Красный властелин

Горело всё, что могло гореть, а то, что не могло делать этого в принципе, – плавилось, растекаясь багровыми, сыплющими искрами лужицами. Огонь, дым, грохот… странное ощущение поменявшихся местами неба и земли – подсвеченной заревом пожара земли и скрытого за кружащимися облаками пепла неба. И вдруг всё закончилось внезапной давящей на разум тишиной, разорванной человеческим криком:

– Не ждали? Я пришёл!

Ответа нет, а человек пошатнулся и опустился на колени. Ухватился за траву, чудом уцелевшую на месте защитного купола, но сухие зимние стебли не удержали, оборвались с лёгким шелестом.

– Михась, лови его! – высокий широкоплечий бородач в изорванной форменной накидке без знаков различия сам бросился к падающему. – Держи, говорю!

– Ага, – отозвался юноша в грязной куртке из толстой кожи и, опустившись на колено, подхватил обмякшее тело. – Что с ним, товарищ старший десятник?

– Ты дурак, да? Ерёма тут такого наворотил… Да что вы понимаете в войне, летуны…

Юноша, названный Михасем, не обиделся. Попытался подняться с тяжёлой ношей.

– Он живой?

– Надеюсь.

– И как же теперь, Матвей?

– Что значит как? – переспросил тот. – К своим будем выходить, тут немного осталось. Профессора понесём на себе по очереди.

– А если носилки сделать?

– Из чего? Найди на ближайшие тридцать вёрст хоть одно дерево. И я тебя расцелую.

– Обойдусь без поцелуев.

– И это правильно, не энейцы какие-нибудь… Но тащить всё равно придётся – никто и никогда не может сказать, будто старший десятник Матвей Барабаш бросает своих. Понял, да?

– Угу, – кивнул Михась и с грустью прислушался к урчанию голодного желудка. – А по пути хорошо бы пожрать найти.

– Вот это не обещаю, – хмыкнул старший десятник. – И мешки с провизией того… тю-тю… Ладно, чуть остынет, и попрём.

– Чего ждать-то?

– Кагулово отродье, – Барабаш плюнул за пределы обозначенного сухой травой круга и, когда плевок испарился в полёте, удовлетворённо кивнул. – То-то и оно, ждать нужно.

– Долго?

– С утра попробуем, может, и сумеем пройти. Да, и посмотри тут… вдруг какой дракон не до конца сгорел.

– Или пиктиец.

– Прикажу, будешь и пиктийцев жрать, рядовой!

– Э-э-э…

– Шучу. Иди.

– Я быстро.

– Понятное дело, но если сгоришь к кагульей матери, то лучше не возвращайся.

Ночь, колышущаяся перед глазами. Ночь как море – со множеством оттенков и скрытой мощью, готовой взорваться безумством урагана. Но пока спокойная ночь. В ней светится бесчисленная россыпь звёзд, то крохотных, то крупных, но холодно-колючих независимо от размера. И такой же холод поднимается по телу от потерявших чувствительность ног к переставшему стучать сердцу. Оно остановилось и задумалось… стоит ли работать дальше… и зачем ему всё это? Для чего трудиться, проталкивая кровь по изорванным непомерной натугой сосудам… есть ли вообще в этом смысл?

В тишину и покой ночи вкрадывается шёпот, улавливаемый не слухом – краем умиротворённого и предвкушающего заслуженный отдых сознания:

– Ты что творишь, Ерёма? Не моги сдохнуть… слышишь, не моги.

Сильные толчки раздражают и мешают сосредоточиться. Сосредоточиться на чём? Всё лишнее – холодное спокойствие самодостаточно и не терпит иного. Кто шепчет? Зачем? Кому взбрело в голову прогонять уютную и ласковую ночь? Она манит… манит… Все прочь!

– Отбиваешься, гад? – шёпот перешёл в оглушающий рёв прямо в ухо. Чьё ухо? У ночи нет ушей. – Не моги сдохнуть, сволочь!

Знакомый хриплый голос. Грубый. Где-то раньше слышал? Нет, не вспомнить. Да и не нужно вспоминать, так проще и легче. Отстань.

– Как он там, товарищ старший десятник?

Опять смутно знакомые интонации. Но это уже другой. Что им нужно? И не трогайте, вы можете спугнуть ночь.

– Стучит сердце, Миха, точно стучит! Пасть ему раскрой!

Бульканье. Горечь во рту. Обжигающая и странная в этом холоде горечь.

– Проглотил?

– Да куда он к кагулам денется?

Зачем погасили звёзды? Как к ним лететь, если не видно? Верните ночь… И почему вдруг так больно?

Седой человек рывком сел, отбросив склонившегося над ним бородача с дымящейся кружкой в руке, и открыл блеснувшие серебром глаза:

– Ты кто?

– Живой! Ерёма, зараза, больше так не пугай!

– Ты кто? – повторил седой.

– Я?

– Да, и кто я, тоже скажи.

Глава 12

Упорядоченная суета военного лагеря никогда не мешала сотнику Елизару Мартину думать и уж тем более никогда не надоедала. Мартин – это фамилия такая, а не собственное имя, если кто не знает. Впрочем, вряд ли в Родении кто-нибудь не слышал про неё, так как Елизар происходил из достаточно древнего и известного славными делами рода. В иных государствах дюки с беками не могли похвастаться столь выдающимися предками. Да, они не могли, а сотник просто не хвастался – родословная должна начинаться сверху, а не снизу. То есть чем лучше потомки, тем выше слава их пращуров. И наоборот, разумеется… один подонок в состоянии испортить репутацию не только родителей, но и бросить тень на прадедов.