Красный властелин

– Ага, и открыли тайну только тебе, неизвестно каким образом оказавшемуся в тылу противника. Ты себе льстишь, молодой человек.

– Но проверить… – растерянно пробормотал Михась.

– Как только получу кристалл связи непосредственно с Владыкой или одним из адептов Триады, так непременно это сделаю, – рассмеялся сотник. – Или попросить, чтоб его сделали прямо тут? Профессор, вы же преподавали в университете кристалловедение?

Баргузин беспомощно развёл руками, а вместо него ответил Матвей:

– Он говорил, что какую-то словесность и древний шаманизм. Или шаманство, кажется.

– А сам ответить не в состоянии?

– Но я же рассказывал – Еремей потерял память и онемел.

– Совсем?

– Надеюсь, не навсегда.

– Я тоже надеюсь.

Старший десятник мысленно грубо нарушил дисциплину и субординацию, обозвав про себя Елизара Мартина выкидышем от противоестественной связи лишайного гэльского варра с дохлым винторогим кагулом. Ну не объяснять же, что Еремей в разговорах часто начал переходить на неизвестный язык, одна часть слов в котором похожа на боевые заклинания, а другие звучат великолепными в своей красоте и сочности ругательствами. Нет уж, лучше объявить свихнувшегося профессора немым. Бережёного Триада бережёт…

Помолчать ему всяко лучше, ибо если даже Баргузина не примут за пиктийского лазутчика, что маловероятно, то отправят в столицу, дабы всласть покопаться в мозгах в поисках новых знаний. Не руками, конечно… есть более действенные способы у товарищей со значком Недрёманного Ока на накидках. Оно кому надо?

– Не получается, значит, у нас разговора, – огорчился сотник. – Тогда другое подскажите… Что это такое и где вы его взяли?

Елизар сдёрнул лежавшую на раскладном столике холстину, открывая прихваченную из эрлиховой пещеры странную огнеплюйку. И что же её Михась с собой таскал, аблизьян неумытый? Да и сам хорош – мог бы приказать закопать найденный артефакт куда поглубже. Нет же, пожалел добычу!

– Не хотите говорить, – командир заградотряда сделал правильный вывод и хлопнул в ладоши. Коротко бросил заглянувшему в палатку десятнику: – Увести.

В землянке, приспособленной под тюремную камеру, тепло и сухо. Походная печка в углу раскалилась до малинового свечения, рядом ящик с древесным углём, у выхода бадья для прочих удобств … живи и не тужи. Единственный вопрос – сколько той жизни осталось? Вроде бы не принято в Родении отправлять людей на встречу с Триадой лишь по подозрению без всякого суда и следствия, но нужно же когда-нибудь попробовать? Почему не начать с них?

– Что с нами будет? – Михась лежал на укрытых старым сеном нарах, закинув руки за голову, и вроде ни к кому не обращался. Мысли вслух.

– Ясное дело, – живо откликнулся мающийся от безделья старший десятник. – Завтра нас расстреляют перед строем, а послезавтра отправят на шахты. Кристаллы добывать будем.

– Мёртвые на шахтах не работают.

– Ты откуда знаешь?

– У меня родной дядя до войны медным рудником заведовал.

– Вот! Медным! А кристаллы только мертвяками! Ерёма, подтверди.

Бывший профессор вздохнул и повернулся лицом к забранной горбылём стенке, но старший десятник использовал его молчание как знак согласия.

– Вот видишь, Михась, если Еремей про это забыл, значит, было о чём забывать.

Лётчик плюнул, попав в низкий потолок, и тоже отвернулся. В то, что сотник не разберётся в их невиновности и честности, как-то не верилось. Не хотелось бы умирать глупо. В бою – ещё куда ни шло, а лучше, конечно, при совершении подвига. Так не страшно. Умирать вообще не страшно, иначе бы не вызвался добровольцем в лётный отряд, но хочется сделать это с чувством и толком. Но без расстановки. Да.

– Профессор, вы спите?

– Чего тебе?

– А как вы думаете…

– Обычно я думаю молча, – недовольно пробурчал Баргузин и попросил: – Ты тоже помолчи, а?

В палатке командира тоже происходил разговор, но куда как более оживлённый и содержательный – фляжка с золотистым легойским способствует откровенному развязыванию языков. Здесь можно. Здесь не учебный лагерь с его возведённой в абсолют дисциплиной.

– Не предатели они, командир, точно тебе говорю, – десятник сделал осторожный глоток. – Немного темнят, не без этого, но не предатели.

– Да я сам понял, – сотник принял фляжку и с отвращением посмотрел на полоску вяленого мяса на столе – оскорбительная закуска для столь благородного вина.

– И что же?

– Хочу знать, что там на самом деле случилось с профессором.

– Зачем?

– Нужно, – Елизар всё-таки отгрыз кусок мяса, вкусом и твёрдостью напоминающего подошву очень долго ношенного сапога. – Дело в том, что я закончил университет восемь лет назад и прекрасно помню заведующего кафедрой навийской словесности и древнебиармийского шаманизма Еремея Баргузина. Забавный такой толстячок с рассеянным взглядом, наплевавший на всё, что не касается науки. Ещё зануда страшный.

– Значит, там другой профессор был. Этот не на зануду похож, а на пиктийского дракона. Жилистый живорез со взглядом через прицел.

– Не был Баргузин бойцом. Вообще никем не был. Учёный же…

– Угу, – согласился десятник. – А чего сам дёргаешься, когда его видишь?

– Дёргаюсь?