Красный волк

Уна замутило, он наклонился, и его наконец вырвало, но никто этого даже не заметил. Отец все вертел детеныша, осматривая его со всех сторон. Ун протер рот, чуть повернулся и успел заметить среди черного слоя сажи красное пятно совсем коротких мягких волосинок на макушке макаки.

– Ах вы сукины дети! – ревел отец. Он хлопнул детеныша по покатой спине, сметая пелену черноты. Из-под нее показалась светло-золотистая кожа с аккуратными разводами пятен. Полосатая самка билась на земле в истерике, не то плача, не то хохоча. Детеныш вновь нашел силы для беспомощного писка.

– Отдайте его мне! – произнесли губы Уна, и он сам не мог поверить, что говорит это. Отец посмотрел на него диким взглядом, но тут заговорил капитан, разводя руками:

– Ума не приложу, как это вышло, господин управитель! Какая-то шутка природы. Она, видать, разродилась совсем на днях и пряталась, мы ее не видели даже! Да и между еженедельными поверками разве за ними уследишь? Какая-то ужасная ошибка...

Отец кинул детеныша солдату, и тот едва успел подхватить его.

– Шутка природы? Ошибка? Чертовы скотоложцы! Я вам устрою! Развели тут! Утопить это сейчас же и зарыть. Нет, не зарыть! Сжечь. Чтобы ни следа, ни костей, ничего!

Детеныш наконец-то сумел завыть во все горло, и Уну показалось, что в зверинце не осталось ничего, кроме этого утробного, глубокого плача.

– Отец, давайте оставим его! Он же будет таким забавным! Его можно будет...

Пощечина была резкой, и Уну показалось, что у него закачались сразу все зубы.

– Молчи, – прошипел отец, и снова повернулся к капитану, – ты меня не слышал, Нот? Немедленно! Чтобы через час от ЭТОГО ничего не осталось! Если будешь стоять тут и пялиться на меня, клянусь матерью императора...

Самка, которой во время борьбы сломали не то ребра, не то хребет, с утробным воем поползла к солдату, державшему детеныша. Ун прижал руку к горящей щеке и отвернулся, задыхаясь от слез, а потом вскрикнул, оглушенный лающим выстрелом. Он нерешительно обернулся, увидел распластавшуюся на земле тушу макаки и лужу растекавшейся крови и тихонько застонал. Капитан прятал пистолет в кобуру.

– Ты будешь выть каждый раз, когда автобус переезжает бродячую собаку? – отец взял Уна за плечо и встряхнул. Сейчас его голова оторвется. И на землю. Как апельсин. И в ошметки. И серое и розовое, и серое и розовое…

Ун открыл глаза и попытался проморгаться, не понимая, где находится. Все вокруг раскачивалось и дрожало.

– Очнулся?

Отец положил ладонь ему на лоб, наклонился, и Ун увидел улыбку на жестком пятнистом лице.

– Болит что-нибудь?

– Нет, – шепнул Ун.

– Мы едем домой, – сказал отец. – Корпус безопасности, а развели такой бардак. Ничего, теперь я им устрою...

– Он был в пятнах. И с красной шерстью, – в ужасе прошептал Ун, пока память его по кусочкам собирала картину прошедшего утра.

– Это злая шутка природы и не более того, – тон отца не предполагал дальнейших расспросов и сомнений. – Давай-ка ты попьешь.

Он помог Уну сесть и сунул ему в руки темно-зеленую бутылку. Ун сделал глоток и поморщился, когда горло обожгло, но горьковатый вкус помог ему немного прийти в себя. За окном автомобиля проносились поля. Серый зверинец остался позади, но все еще казался слишком большим и слишком близким.

– Успокоился? – отец аккуратно приобнял его за плечи. – Городской ты. Никогда и забой коровы не видел. Но мне не стоило поднимать на тебя руку. Такого больше не случится. Я обещаю.

Ун нерешительно взглянул на отца и теснее прижался к нему. Все-таки это был действительно великий раан. Как прадед. Он никого не боялся, и готов был прямо говорить даже с самыми важными чинами. Не имеет значения, служили те в министерствах или корпусе безопасности.

«А я при нем устроил спектакль. И при остальных». Еще до конца не пришедший в себя, Ун в панике начал искать оправдание собственной слабости и малодушию, и вроде бы даже нашел его.

– Я хотел, чтобы мы взяли себе какую-нибудь макаку.

Отец рассмеялся. Его смех звучал сталью и отзвуками выстрелов.

– Тебе же не пять лет! Что если такая вот макака покусает девочек? Ты же видел, что это за зверье. Но думаю, мать будет не против, если мы подыщем хорошую собаку.

Ун кивнул, уткнувшись носом в отцовский пиджак, пахнущий одеколоном и табаком. Горечь напитка обратилась в сладость, и он погрузился в глубокий, вязкий сон без сновидений.

Глава VI

Три дня над южной окраиной Благословения императора стоял серый дым, а ветер носил по улицам пепел и запах гари. Кто-то из соренов опрокинул свечу, и их жалкие домишки, переполненные хламом и тряпьем – нездоровое собирательство было свойственно этому народу по природе – вспыхнули, как бумага.