Красный волк

– Ничего, мой хороший. Отрезали самый краешек. Так было нужно. Ты у меня все равно самый красивый.

И правда, не хватало какого-то маленького кусочка, но Ун все равно снова расплакался, теперь уже от досады. Мама поцеловала его в лоб и в пятна на щеках и приказала Моле принести бульон и чай.

Первые два дня он лежал совсем без сил, мама навещала его часто, иногда заглядывали и сестры. Кару решалась заходить, садилась рядом и рассказывала о всяком, Тая все еще дулась и глядела волком из-за приоткрытой двери.

Ун боялся, что так и будет теперь лежать, едва-едва чувствуя ноги и руки, но прошло еще дня три, и силы начали возвращаться. Он больше не спал днем, ел с жадностью, и с разума словно спала туманная пелена. Голова его перестала болеть, ощущение мира обострилось, и с этим вернувшимся вкусом жизни воспряло и его любопытство. Теперь он вдруг услышал, что дом, обычно тихий, полон приглушенного шума и разговоров. Доковыляв до окна и выглянув наружу, он увидел, как рабочие рааны выносят мебель – стулья, столы, полки – и грузят ее в круглобокие грузовики.

Неясный, почти забытый страх вернулся, и по сердцу царапнула тревожная мысль: «Неужели отца разжаловали из-за меня?». Он боялся узнать, что прав, но когда Мола принесла ему обед, спрашивать ни о чем не пришлось.

– Ах, вы уже встали! Госпожа пока что приказала вам ничего не рассказывать, чтобы не волновать, пока вы не окрепнете. Но теперь вы и так все узнаете. Возьму на себя смелость сообщить вам, – сказала она с гордостью, – вашего отца переводят в Столицу.

Глава XII

Последнее, что запомнил Ун о Благословении императора, было покрасневшее лицо Молы. Отец выплатил ей жалование на полгода вперед, написал лучшую из возможных характеристик, и она все равно стояла на перроне и плакала, пока поезд с тяжелым, глухим фырчаньем покидал вокзал.

Отец сказал, что норны жадны, сколько им не дай – все равно будет мало. Ун тогда промолчал, но подумал, что тут дело в другом. Впрочем, слезы ее были напрасны. Она ведь знала правила. Никто, в ком было меньше трех четвертых раанской крови, не мог ступить на земли Столицы, куда теперь уносил их поезд и где отцу было высочайше пожалована должность помощника господина Ак-шин, советника по вопросам безопасности государственного Совета при его императорском величестве.

Глядя в окно и мысленно прощаясь с северными степями, Ун вспоминал, каким был, когда отправлялся сюда почти год назад. А был он восторженным, глупым мальчишкой и голова его полнилась подвигами, цену которых он не понимал. Он хотел поменяться местами с прадедом, но что получилось бы из такого обмена? Один только позор. Нет, ему еще учиться и учиться. Ун твердо решил, что отныне будет спокоен и сдержан, как его отец, и что никогда больше не позволит себе поступать опрометчиво, и, всякий раз касаясь своего укороченного уха, вспоминал об этом решении.

– Не трогай, Ун, – тихо сказала мама, лежавшая на диване под тяжелым одеялом, – только зажило. Пойдет кровь. Опять занесешь заразу.

Ун покорно кивнул, но когда она уснула, забылся и вновь принялся ощупывать ухо, рука как-то сама собой тянулась к нему, точно все пыталась привыкнуть к новой, неправильной форме.

Отец приказал убить макаку, которая бросилась на него у теплиц. Ун покраснел. Какую глупость он сморозил, когда узнал об этом! Сказал, что ему жалко. «Если собака укусила один раз, укусит и во второй, – так ответил отец. – Не набросься этот зверь на тебя, так однажды кинулся бы на кого-то другого. Это был лишь вопрос времени». Тут и спорить нечего. И хотя не макака отгрызла кусок уха, не начни она его запугивать, так ничего бы и не случилось.

В первый день поездки Ун еще слонялся по вагону, но затем его совершенно одолела дорожная скука. Отец проводил почти все время в небольшом отделении, оборудованном под кабинет, мама дремала, иногда служанки Аль или Зана заглядывали к ней проведать все ли хорошо. Сестры сначала были прикованы к окну любопытством, считали столбы и далекие фермы, но вскоре начали носиться вместе с Пушистым, пес утомил всех своим лаем, и в конце концов его велели увести. Тогда заскучали и девочки. Одно лишь было хорошо – общая скука сплотила их. С Тией у Уна установилось уверенное перемирие, а Кару и вовсе садилась читать вместе с ним, хотя скоро начинала зевать и засыпала, привалившись к его плечу. К третьему дню Ун понял, что прощен окончательно, теперь с ними садилась читать и Тия. Вот только одна беда – к пятому дню он уже видеть не мог книги, даже второй том истории Объединительной войны, который всегда так любил, вызывала если не отторжение, то легкую неприязнь.

Чем глубже в исконные раанские земли они въезжали, тем больше городов попадалось на пути, но поезд останавливался на станциях редко и в основном по ночам, так что и здесь Ун не мог похвастаться, что видел что-то интересное. Сменивший степи густой лес радовал глаз ровно полдня и уже к вечеру тоже смертельно надоел.