Красный волк

В какой-то момент Уну начало казаться, что это путешествие будет бесконечным, но вот утром восьмого дня отец позвал его к себе в «кабинет». Ун сел на диванчик перед узким столом, на котором стояли ящички для бумаг и письменных принадлежностей. Отец как раз дописал что-то, отложил в сторону расчерченную таблицу, заполненную таким аккуратным почерком, словно вагон не качало, и посмотрел в окно. Пару минут он молчал, что-то обдумывал, потом заговорил, и слова его звучали лишь немногим громче стука колес:

– Уже сегодня мы будем в Столице. Это прекрасное место, и я верю, что тебе и сестрам там понравится. Искусства, науки, благородное общество... Знаешь, Ун, много лет назад твой прадед мог быть наделен высокородным титулом. Но он предпочитал проводить все время в южных походах, и никогда не считал нужным спорить со столичными баснописцами, которые распускали о нем грязные слухи. Он сражался, Ун, сражался по-настоящему, ненавидел сидеть в штабах, ненавидел двор, хотя у императора Тару просто не было и быть не могло более верного раана, чем он. О нем постоянно лгали, а он полагал ниже своего достоинства что-либо опровергать. Наверное, ему это все даже казалось забавным.

Последнюю фразу отец процедил сквозь зубы, словно у него что-то болело, отвернулся от окна и посмотрел прямо в глаза притихшему и обратившемуся в слух Уну.

– Твой прадед был гораздо достойнее всех тех, кто добился титулов мелкими интригами и придворным лизоблюдством. Император Тару Завоеватель был справедлив, но враги и соперники слишком умело пользовались гордыней и безалаберностью нашего предка.

Ун захлопал глазами от неожиданности. Отец как будто бы был зол на собственного деда и даже не скрывал этого.

– Теперь я собираюсь исправить его ошибку. Мне придется много трудиться, и если все получится, то я смогу войти в Совет и тогда наша семья получит высокий титул. Который, на самом деле, был заслужен еще много лет назад. Тогда к тебе и моим внукам будут обращаться на шин, и ты сможешь носить красное.

У Уна в носу защекотало от волнения. Он никогда и не представлял, что однажды на его одежде может появиться красная вышивка. Да и не думал о таком, и их высокородных видел, может быть, одного или двух раанов и то в далеком детстве.

– Я сделаю все, что от меня зависит. Но вот что, Ун. Боюсь, ты слишком похож на своего прославленного прадеда. Не во всем, но, к сожалению, ты впитал многие его недостатки. Ты порой говоришь не к месту. Твой последний «подвиг» в теплицах, а я узнал о нем поподробнее и поточнее, пока ты болел, теперь меня очень сильно тревожит.

Ун вжался в спинку дивана, жалея, что она не может проглотить его.

– Ун, в Столице ты больше не будешь представлять только себя, ты будешь представлять всю семью. Я надеюсь слышать от твоих учителей и воспитателей только об учебе и ни о чем более. Я могу на это рассчитывать?

– Да, – пискнул Ун, – я постараюсь.

– Хорошо, иди и помни о нашем разговоре.

Ун вышел из кабинета на подкашивающихся ногах, и Аль, несшая отцу обед, спросила, все ли с ним, господином Уном, хорошо, и тот ответил, что просто споткнулся, но был красным до самого кончика носа и сомневался, что она поверила.

Поезд прибыл в столицу ранним вечером. Пока служанки впопыхах собирали еще не упакованные походный багаж, Ун все смотрел в окно, за котором медленно проползали городские окраины. Столица была такой, как он себе представлял, только в сотни раз больше. Белые дома были выше, улицы, даже самые незначительные и нецентральные, шире, а раанов! Ун не помнил, чтобы где-то видел такие толпы в непраздничные дни. Вдалеке, на холме, от которого в старые времена и разросся весь город, белел, обласканный закатным розовым солнцем, императорский дворец. Рельсы уходили все дальше и дальше от окраин, и лишь через час этого неспешного, аккуратного движения и невыносимой пытки для Уна, они наконец-то прибыли на столичный императорский вокзал.

Их здесь ждали. Пока отец помогал матери сойти по вагонным ступеням, рабочие рааны в чистых, даже выглаженных, Ун мог поклясться, что они выглажены, костюмах складывали чемоданы на специальные низкие тележки.

У самых дверей вокзала стояли два автомобиля. У первого над фонарями были закреплены небольшие флажки с бело-красной птицей – столичным гербом. Шофер вышел, открыл дверь, вежливо поклонившись. В автомобиль сели мать, сестры и отец, Ун забрался последним, чуть помедлив, и шофер снисходительно, но по-доброму усмехнулся его нерешительности. Они поехали, не дожидаясь, пока во вторую машину загрузят вещи, и Ун уже больше не мог не смотреть в окно. Отец читал что-то, не обращая на детей внимания, но мама, особенно бледная сегодня и утомленная дорогой, сказала:

– Ты же не из дикого края, Ун. Неприлично так таращиться, – но он ничего не мог с собой поделать.

Все эти ярко-зеленые парки, очереди трамваев, красивые фонари, и даже гвардейцы! Ун увидел двоих раанов в синей гвардейской форме, которые беседовали о чем-то на углу у булочной.