Красота – это горе

Мастер Хисел умер, когда Маману Генденгу было двенадцать. Похоронив старика, мальчик неделю его оплакивал, а потом спустился с горы и отправился на поиски родного отца, чтобы ему отомстить. Но тут как раз остров захватили японцы, и в доме он отца не нашел – война уже разметала семью по свету. Регент, пособник голландцев, сбежал, и три года Маман Генденг искал врага, погубившего его мать. Но даже через три года отомстить ему так и не удалось: отца он нашел, когда с тем только что расправилась расстрельная команда. Тело он видел, но даже не подумал предать земле.

После разгрома японцев, когда провозгласили независимость и началась гражданская война, он ушел в партизаны. Днем прятались они в рыбацких лачугах на северном побережье, а ночью сражались, но почти всегда побеждала в стычках армия КНИЛ. Больше об этом времени и вспомнить нечего, кроме одного: он влюбился без памяти в рыбачку, совсем юную девчушку по имени Насия, – тоненькую, с бархатной смуглой кожей и ямочками на щеках. Маман Генденг часто видел ее, когда выходил к морю наловить рыбы к обеду. Она тайком носила партизанам еду, держалась дружелюбно, с лица ее не сходила приветливая улыбка.

Ничего не знал о девушке Маман Генденг, кроме ее имени. Но она так согревала ему душу, что готов был он ради нее оставить бродячую жизнь, драться за нее с кем угодно. Друзья, узнав о его тайной страсти, убедили его попросить руки девушки, как положено. Никогда еще Маман Генденг не говорил с женщиной, проститутки не в счет, – и вдруг понял, что столкнуться лицом к лицу с юной тоненькой Насией для него страшнее, чем с голландской расстрельной командой. Но, едва увидев Насию, спешившую домой с корзиной свежей рыбы, нагнал ее Маман Генденг. Ободренный ласковой улыбкой, любуясь ямочками на ее щеках, набрался он храбрости и спросил, станет ли она его женой.

Насии едва исполнилось тринадцать. То ли из-за молодости, то ли отчего-то еще она вскрикнула, задохнулась и, выронив корзину, стрелой помчалась домой, не простившись, – как маленькая девочка, которую напугал сумасшедший. Стоя рядом с кучей рыбы, глядел Маман Генденг ей вслед, готовый сквозь землю провалиться. Но отступать и не думал. Любовь как ничто другое придала ему храбрости. Собрал он с земли рыбу и с корзиной в руках решительно двинулся к дому девушки. Нужно поговорить с ее отцом, попросить ее руки, как полагается.

Насия стояла перед домом, а рядом – щуплый парнишка с покалеченной ногой. Маман Генденг знал, что единственный в доме мужчина – ее отец-рыбак, что два ее брата-партизана погибли, а о хромом доходяге никогда не слыхал. С натянутой улыбкой приблизился к ним Маман Генденг, поставил корзину у ног девушки. Душу ему жгла ревность. Лишь храбрость – или глупость? – заставила его повторить те же слова.

– Насия, хочешь выйти за меня? – спросил он с мольбой во взгляде. – Когда кончится война, я возьму тебя в жены.

Девушка мотнула головой – и в слезы.

– Уважаемый партизан, – отвечала она с запинкой, – видите юношу рядом со мной? Да, он не из силачей. Ни на промысел выходить никогда не сможет, ни воевать, как вы. Знаю, вам ничего не стоит его убить, а меня изловить, как летучую рыбку. Но если так, то прошу вас, убейте и меня заодно, потому что мы любим друг друга и разлуки не вынесем.

Щуплый парнишка стоял молча, потупившись, даже головы не поднял. Сердце Мамана Генденга было разбито. Он понял: эти двое любят друг друга без памяти. Задумчиво кивнув, он ушел, не простившись и не оглянувшись. Пусть залечивать сердечные раны придется долго, не станет он мешать их счастью.

С тех пор мучили его ужасные видения, преследовали до конца войны. Иногда оставался он один на ничейной полосе – пусть настигнет его вражеский выстрел. Нарочно лез под пули и снаряды, но, видно, не суждено ему было погибнуть. За все это время ни разу он не встречал Насию и старался, чтобы пути их не пересеклись. Но когда кончилась война и он узнал о свадьбе своей возлюбленной, то послал ей в подарок красный пояс тонкой работы, купленный у здешней мастерицы.

Партизанские отряды распустили, но Мамай Генденг нисколько не огорчился: теперь он свободен, можно снова отправиться в странствия, пусть и с разбитым сердцем. Все северное побережье обошел он – бродил старыми партизанскими тропами, промышляя набегами на богатые дома; своим жертвам он говорил: “Если вы не голландские прихвостни, то наверняка японские шавки: на революциях наживаются одни предатели”.