Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

То, что мы сегодня называем мэнорами, изначально было поместьями языческих землевладельцев, населенными и возделываемыми рабами. В ходе процесса преображения, чем бы он ни объяснялся, произошло снижение требований, предъявляемых хозяевами к доходам с обрабатываемого рабами владения. Требование всего дохода уступило место требованию дохода только от части владения. Затем оно снизилось еще – до определенных сборов или платежей в пользу хозяина. После их уплаты раб не только получал право на пользование землей, но и право на присвоение дохода от нее. При этом нужно помнить, что значительная часть, и притом наиболее важная часть, всей территории принадлежала аббатствам и магистратам. Они управлялись по законам мистического коммунизма, и их избранные главы часто сами были крестьянами по рождению. Люди могли рассчитывать не только на справедливость их опеки, но и на достаточную независимость от их беспечности.

Два обстоятельства тут особенно важны. Во-первых, раб долгое время носил промежуточный статус серва[289]. Это означало, что, хотя обработка земли по-прежнему оставалась для него обязанностью, земля уже в равной степени была и его союзницей. Раба не могли с нее изгнать, и даже ренту за землю, в отличие от нынешних правил, не могли повысить. Иначе говоря, пусть раб и находился в собственности хозяина, но тот его не мог выкинуть с обрабатываемого им угодья. Впоследствии серв сам стал маленьким хозяином в силу того, что им владел уже не сеньор, а сама земля. Вряд ли будет ошибкой предположить, что в этом случае (и это один из парадоксов того исключительного периода) сами оковы крепостничества работали на свободу крепостного.

Впрочем, новый крестьянин унаследовал кое-что от стабильности рабского состояния. Ему не было нужды биться в конкурентной схватке, в которой каждый пытался бы присвоить часть достояния соседа. Он приходил в мир, где соседи уже воспринимали его присутствие как норму, считали границы его владений естественными и руководствовались всемогущими обычаями, исключавшими любые попытки недобросовестной состязательности. Но вот фокус, который не вообразить и отъявленному фантазеру – этот узник иной раз оказывался управляющим собственной тюрьмы. Случались моменты, когда дословно исполнялось утверждение, гласящее, что дом англичанина – его крепость. По крайней мере, его дом оказывался достаточно прочным, чтобы служить ему темницей.

Другой важный момент: когда доход с поместья по обычаю стал распределяться так, что только часть отходила хозяину, все земли разделились в основном по двум типам владения. Одни сервы работали самостоятельно на собственных клочках земли, другие работали сообща, причем зачастую вместе с хозяином. Это разделение оформилось в чрезвычайно важное средневековое установление – общинную землю, существовавшую бок о бок с частными землями. Общинная земля была и альтернативой, и убежищем. Люди Средневековья, за исключением монахов, ни в коем случае не были коммунистами, но так уж вышло, что коммунизм подспудно в них дремал. Сколь часто в мрачных и бесчеловечных картинах того периода, рисуемых нашими литераторами, описывается разорившийся крестьянин, уходящий в лес жить в норе изгоя. Но никто не описывает его уход на общинную землю, что было куда более частым явлением.

Средневековье верило в искупление – в починку сломанного человека. Точно так же, как эта вера одухотворяла совместную жизнь монахов, она пустила корни и на общинной земле крестьян. Для изгоев эта земля служила зеленым госпиталем, просторной ремонтной мастерской. Общинная земля вовсе не была бесплодной землей, и слово это вовсе не обозначало презрительно то, что мы теперь им называем – дикие заросли или пустоши на границах наших предместий. Она была запасным достоянием – точно так же как в амбаре делается запас зерна, – она удерживалась на балансе по доброй воле, как несъедаемый остаток на счете в банке. Эти запасы, сохраняемые на случай необходимости более здорового распределения собственности в общине, показывают человеку с воображением, что общество двигалось в сторону социальной справедливости и предпринимало для этого воистину нравственные усилия. Именно поэтому постепенное превращение раба в серва, а серва в крестьянина-собственника нельзя считать случайной эволюцией.

И если кто-то по-прежнему думает, что лишь слепая удача, а вовсе не стремление к свету справедливости повинна в том, что на месте сельского рабовладения зародилось крестьянство, ему следует обратить внимание на происходившие в те века сдвиги в прочих ремесленных областях и делах человеческих. Тогда, смеем надеяться, сомнения его покинут. Поскольку там он найдет все того же средневекового человека, задействованного в строительстве общественной системы, нацеленной именно на сострадание и стремление к равенству. Эта система не могла появиться случайно, точно так же как ни один из средневековых соборов не мог быть построен землетрясением.