Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Я не намерен отрицать очевидные элементы жестокости, присущие Средним векам. Но дело в том, что они свойственны той стороне жизни, которая отличается жестокостью и в лучшие времена. Там больше жестокости именно по той причине, что там больше и отваги. Когда мы думаем о наших предках как о людях, которых подвергали истязаниям, мы не должны забывать о людях, сопротивлявшихся истязаниям. Однако современный критик Средневековья обычно смотрит только на отбрасываемые им мрачные тени, а не на обычный дневной свет, сиявший и в ту пору. Когда этот критик, испытав досадное разочарование, обнаруживает факты, свидетельствующие, что восстающие боролись, а карающие вешали, он тут же заключает, что и все остальное в этом мироустройстве было столь же бестолково и бесплодно. Он презирает монахов за то, что они избегали тех же занятий, за которые он презирает воинов. Он уверен, что раз в распрях военные искусства не приносили плодов, то нельзя допускать даже мысли о плодах искусств мирных.

Правда же в том, что именно в мирных искусствах и ремеслах, в методе производства Средние века стоят особняком, более того – они уникальны. Это не панегирик, а исторический факт – образованный человек должен признавать эту производственную специфику, даже если не испытывает по отношению к ней особенной симпатии. Характерные элементы жизни, обычно называемые средневековыми, на деле, как правило, куда старше и куда всеохватнее: например, турниры или пытки. Турниры по существу были христианским и либеральным развитием традиции гладиаторских боев, в которых лорды предпочитали рисковать собой, а не своими рабами. Пытки – тем более не средневековое изобретение, их скопировали с судебной практики языческого Рима и положений его разумной правовой системы. То, что применение пыток теперь распространялось уже не только на рабов, на самом деле явилось следствием постепенного исчезновения рабства в Средние века. Пытки, между прочим, совершенно обычны в государствах, не замеченных в религиозном фанатизме, вроде великой агностической империи Китая.

Что же действительно можно считать признаком именно Средневековья в той же степени, в какой спартанская дисциплина была особенностью Спарты, а русская община – типичной чертой России? Пожалуй, его замечательную общественную, цеховую организацию изготовления, строительства и выращивания всех необходимых в жизни вещей.

Вернемся к средневековой Англии. Династии и парламенты, как изменчивые облака, скользят над обустроенным и плодоносным пейзажем. Учреждения, затрагивавшие и охраняющие интересы множества людей на местах, можно сравнить с зерновыми культурами или фруктовыми деревьями как минимум в одном практическом смысле: они росли снизу вверх. Бывали общества получше, бывали и похуже, хотя мы и не заглядывали настолько глубоко, но крайне сомнительно, чтобы когда-либо существовало более непринужденное общество. Мы не можем адекватно судить, например, о местном управлении той эпохи, даже если оно было несовершенно или непоследовательно, используя для сравнения с ним формы местного управления, существующие в наши дни.

Современная власть на местах всегда учреждается сверху – в лучшем случае она дарована, куда чаще она просто навязана. Нынешняя английская олигархия, нынешняя германская империя неизбежно более эффективны в том, чтобы заставить работать муниципалитет по предложенному шаблону. Однако средневековые поселения имели не просто самоуправление, но самоуправление, сложившееся на данном месте. Им приходилось, когда центральные власти национальных монархий становились сильнее, искать и добиваться одобрения со стороны государства, но это было одобрение уже существовавшей на деле народной инициативы.

Люди, сплотившиеся в гильдии и общины задолго до Акта о местном самоуправлении, были мечтателями и филантропами, почти как в случае благотворительных организаций, действующих по тому же принципу, их Домашний закон[287] писался дома. Реакция в последние столетия сделала самых образованных людей неспособными прибегать к помощи коллективного воображения, они и представить такого не могут. Они едины во мнении, что толпа – это орудие разрушения существующих устоев, даже если они и согласны с тем, что сломать эти установления было бы недурно.