Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Неустойчивость вынуждала дом Ланкастеров опираться на парламент, который, как мы уже видели, был весьма противоречивой институцией. Возможно, монархия находила определенную пользу в том, что ее опекало и иной раз бросало бодрящий вызов учреждение, в котором еще сохранялись черты былой свежести и свобода слова. Но для парламента не было ничего хорошего в том, что он сделался союзником отдельных знатных властолюбцев, на которых мы заострим внимание чуть позже. То же неустойчивое положение вынуждало дом Ланкастеров опираться на чувство патриотизма, что в данном случае отвечало народным чаяниям. Так при Ланкастерах двор впервые заговорил по-английски, а война во Франции получила новый импульс с момента решительной демонстрации флага при Азенкуре.

Неустойчивое положение вынудило дом Ланкастеров вновь опереться и на церковь, вернее, на высшее духовенство, и это принесло клерикализму небольшую пользу. Рост сектантства, все более омрачавший конец Средневековья, привел и к новым изощренным жестокостям по отношению к последнему урожаю ересей. Та скудная информация о содержании этих ересей, что дошла до наших дней, говорит не в пользу той точки зрения, что они являлись предвестниками Реформации. Довольно трудно понять точку зрения того, кто называет Уиклифа[308]протестантом, но при этом не называет протестантами Пелагия [309] или Ария[310]. Если уж Джон Болл[311] был реформатором, то Латимер[312] в этом случае реформатором никак не является.

Но если новые ереси не намекали на зарождение английского протестантизма, то, возможно, они намекали на конец английского католицизма. Кобэм[313]зажигал свечу не для того, чтобы передать ее в нонконформистскую часовню; зато Арундел[314], запалив факел, внес его в свою церковь. Причина той непопулярности в народе, которую в те времена снискала старая религиозная система и которая затем легла в основу воистину национального сопротивления Марии[315], несомненно берет исток в болезненной энергии епископов XV века. Гонения начинались по теологическим причинам, причем сугубо охранительным, но некоторые из этих епископов превратили гонения в извращение. На другом берегу Ла-Манша один из них[316] председательствовал на процессе Жанны д Арк.

Но именно это извращение, именно эта нездоровая энергия и есть те флюиды, которыми пропитана эпоха, начавшаяся после падения Ричарда II – особенно в тех феодах, которые по иронии судьбы представлены образами английских роз[317] – и их шипами. Ракурс взгляда в прошлое, который задает эта книга, не позволяет нам прогуливаться по лабиринтам распрей между Норками и Ланкастерами или последовать за удивительными взлетами и падениями, наполнявшими жизни Уорика – Делателя королей[318]и боевитой вдовы Генриха V[319]. Конечно, соперники занимались не борьбой за отсутствующий приз, как им иногда велеречиво приписывают, и не участвовали (как лев и единорог[320]) в банальной свалке за корону. Контуры нравственных различий между ними можно прочертить даже в эти грозовые сумерки героического века.

Как мы уже сказали, дом Ланкастеров стоял в целом за новый взгляд на вещи – король, поддерживаемый парламентом и могущественными епископами. Дом Йорков в целом держался за остатки прежних воззрений на короля как на фигуру, которая никому не позволит встать между ней и ее народом. Это все, что можно сказать о стержневых политических интересах противоборствующих сторон, не вдаваясь в подсчеты количества луков у Барнета[321] или количества копий у Тьюксбери[322]. Но эта простая истина, в свете которой сторонники Йорка, пусть и весьма расплывчато, могут быть сопоставлены с тори, вносит в историческую картину определенные штрихи. Она очерчивает ореол романтичности над последней и самой выдающейся фигурой сражающегося дома Йорков, с падением которого войны Роз и завершились.

Если мы хотим увидеть странные сполохи заката Средневековья и оценить перемены, постигшие пока еще не добитое рыцарство, нам следует вникнуть в парадоксальную историю Ричарда III[323]. Разумеется, в действительности он вряд ли был похож на ту карикатуру, которую предъявил миру его куда более посредственный преемник[324]. Он даже не был горбуном. То, что одно плечо у него располагалось чуть выше другого, вероятно, стало следствием изнурительных тренировок с мечом, отразившихся на его телосложении, изначально субтильном и не отмеченном природной крепостью.

Однако именно душа его, а вовсе не тело, преследует нас как зловещая горбатая тень истинных рыцарей лучших времен. Он вовсе не был людоедом, пролившим реки крови, – многие из казненных им воистину заслужили казнь в той же степени, что и любые другие из осужденных на смерть в те безнравственные времена. Даже рассказ об убитых им племянниках не выглядит надежным свидетельством – об этом поведали те же самые люди, которые говорили, что Ричард III был рожден с клыками и с головы до пят покрытый диким волосом.