Краткая история Австралии

В самой Австралии с неохотой признавали позорные страницы истории, связанные с каторжниками. Варварские ужасы колоний в заливах Маккуори, Порт-Артур и острова Норфолк остались в народном воображении благодаря книгам Маркуса Кларка (использовавшего Прайса в качестве прототипа в романе «Его естественная жизнь», 1874), Уильяма Астли (который писал об аналогичных событиях 1890-х годов в «Рассказах о системе наказания» и «Рассказах об Острове смерти»), а позднее в эпопее Роберта Хьюза «Роковой берег». С этими мрачными и тягостными литературными образами полемизируют историки ревизионистского толка, которые указывают на то, что большинство заключенных никогда не отбывали дополнительных наказаний. Их акцентирование общественной пользы от труда заключенных и естественности того, что им пришлось пережить, в сопоставлении с глобальными перемещениями рабочей силы в XIX в., теперь опровергается историками культуры, очарованными особым обликом каторжан. Этих историков мало интересует воссоздание царившей тогда атмосферы или подсчет результатов. Они обращают наше внимание не на рубцы от плетей на спине каторжника и не на горечь в его душе, а на его покрытые татуировкой руки и бритую наголо голову. Их занимает формирование личности.

С этой точки зрения татуировки, которыми украшали себя многие осужденные, служили и формой идентификации, и выражением обратного смысла обычного назначения этого приема. Если тюремщики, осматривая заключенных, искали рубцы и шрамы в рамках официального надзора за находящимся под стражей субъектом, то татуировка закладывала под кожу текст, формулирующий выбор ее носителя. Бритье головы женщин-заключенных было введено в 1820-х годах в качестве наказания для неисправимых, лишавшего их женственности и сексуальности. Хотя эти методы вызывали бурные протесты и некоторые женщины носили парики, скрывая отсутствие волос, стриженая голова также являлась знаком индивидуальной, греховной и непокорной личности.

Женщины, составлявшие шестую часть всех ссыльных, наделены особыми чертами в этих переработках истории каторжан, поскольку они выступают в них как самостоятельные действующие лица. Раньше историки оценивали женщин-заключенных в соответствии с выполнением ими конкретных социальных функций, с точки зрения нравственности или экономики. Были ли эти женщины «проклятыми проститутками» или добродетельными матерями? Здоровым «человеческим капиталом» или впустую израсходованными ресурсами? При двойном подчинении женщин-заключенных — государству и мужчинам — такие вопросы вряд ли были способны разрешить противоречивость их положения. Ссыльные женщины несли в себе ценные качества — они были моложе, более образованны и более квалифицированны, чем сопоставимое с ними женское население Британских островов, — но имели второстепенное значение в овцеводстве, и обычно их использовали на работах в помещениях. Они играли важнейшую демографическую роль — были больше способны к деторождению, чем оставшиеся в стране, — но система назначения на работу мешала им вступать в брак.

Заключенная колонии на Земле Ван-Димена Мэри Сойер в 1831 г. подала прошение о вступлении в брак со свободным мужчиной. За ней числился ряд мелких нарушений — она была дерзкой, совершила побег, была замечена «подвыпившей», — и ей отказали в разрешении выйти замуж, до тех пор пока не пройдет «двенадцать месяцев, в течение которых ею не будет допущено никаких правонарушений». Два года спустя Сойер снова оказалась под арестом. Поскольку власти старались не отправлять женщин в штрафные колонии, широко использовались специальные «женские фабрики», построенные в Парраматте, Хобарте, а затем и в других центрах. Они служили местами повторного отбывания наказания, но одновременно и пристанищем для безработных и беременных, а также обеспечивали женщинам пространство для утверждения своей грубой культуры. В 1830-х годах фабрики и их праздные, неуправляемые обитательницы символизировали для некоторых наблюдателей неупорядоченность общества.