Краткая история философии

Ханна Арендт (1906–1975), немецкая еврейка, перебравшаяся из Германии в США, делала репортаж о суде над Эйхманом для журнала The New Yorker. Ей было любопытно вживую посмотреть на человека, воспитанного в тоталитарном обществе, где люди были не приучены думать самостоятельно. Она хотела понять, что же собой представляет этот человек и как он мог совершить все эти ужасные вещи.

Арендт бежала из нацистской Германии во Францию, и так как Франция тоже была оккупирована, попала в концентрационный лагерь Гюрс, откуда выбралась лишь чудом, затем – Лиссабон, откуда она отправилась в США.

У нее было отличное образование – она училась в Марбургском, Фрайбургском и Гейдельбергском университетах. В Марбурге одним из ее учителей был Мартин Хайдеггер, один из крупнейших философов XX века. Некоторое время, хотя Арендт было в то время всего 18 лет, а Хайдеггер – благополучно женат, они даже состояли в любовной связи. Хайдеггер знаменит как автор довольно сложной для понимания книги «Бытие и время» (1927), которую некоторые считают огромным вкладом в философию, а другие – намеренной попыткой автора навести «тень на плетень» в духе экзистенциализма. Впоследствии Хайдеггер вступил в нацистскую партию и поддерживал проводимую ею антисемитскую политику. Дошло до того, что он изменил текст посвящения «Бытия и времени», удалив оттуда имя своего друга-философа Эдмунда Гуссерля, из-за того что тот был евреем.

Так что Эйхман был не первым нацистом, с кем пришлось столкнуться Арендт. Но Эйхман отличался от Хайдеггера. Хайдеггер был «идейным нацистом», а Эйхман – заурядным человеком, вся вина которого, как считала Арендт, состояла в том, что он был послушным исполнителем. Он вовсе не был злобным садистом, которого она, возможно, ожидала увидеть, когда отправилась в Иерусалим. Вместе с тем, Эйхман относился к весьма опасному типу людей, которые не привыкли задумываться о том, что они делают и к каким последствиям это может привести. В нацистской Германии худшие формы расизма были возведены в ранг закона, и таким людям, как Эйхман, было легко убедить себя в том, что в их действиях нет ничего постыдного. У него просто был шанс сделать хорошую карьеру, и он им воспользовался. Для Эйхмана «окончательное решение» Адольфа Гитлера было всего лишь возможностью добиться чего-то по жизни, показать начальству, что ему любая ответственность по плечу.

Вообще-то такое довольно трудно представить, и многие критики Аренд полагали, что она заблуждается, однако сама она была убеждена в том, что Эйхман действительно был искренен на суде, когда говорил, что он всего лишь исполнял свой долг.

Адольф Эйхман не разделял жгучую ненависть нацистов к евреям. Если кому-то ничего не стоило избить первого встречного человека «не арийского» происхождения только за то, что тот не произнес «Хайль Гитлер», вытянувшись в струнку, то Эйхман этим не занимался. Яд нацизма не проник в него так же глубоко, как в других его товарищей по партии. Тем не менее это не помешало Эйхману воспринимать как должное официальную политику НСДАП в отношении евреев и, что еще хуже, приложить руку к казням миллионов ни в чем неповинных людей.

Вот ведь что удивительно – даже после того, как на процессе были оглашены все собранные против него доказательства, он по-прежнему не видел ничего предосудительного в своих действиях. С его точки зрения, он не нарушил ни одного закона, он никого не убил лично и не просил кого-то сделать это. Он считал свое поведение поведением разумного человека. Его с младых ногтей учили соблюдать закон и повиноваться приказам старших. Он был законопослушным исполнителем, разве это не приветствуется?

Уверяя себя в том, что он следует распоряжениям руководства, Эйхман тем самым снимал с себя ответственность за собственные действия. Ему не было нужды наблюдать за тем, как людей, словно скот, загоняют в товарные вагоны, или посещать концлагеря. На суде он сказал, что хотел стать врачом, но не смог, так как не переносит вида крови.

И тем не менее руки у него были по локоть в крови. Эйхман был продуктом системы, которая отучила людей критически оценивать свои поступки и их последствия для других, – это чувствовалось на процессе. До самого конца он продолжал верить в свою невиновность. «Я был обязан выполнять правила войны и служил своему знамени», – сказал он в своем последнем слове. Конечно, существует вероятность того, что его утверждения, будто он всего лишь подчинялся приказам начальства и законам времени, в которое ему выпало жить, – не более чем тактика защиты. Однако еврейку Ханну Арендт ему все же удалось убедить.

То, что Арендт увидела в Эйхмане, она назвала «банальностью зла». Зло Эйхмана, по ее мнению, было серым, обыденным, неоригинальным. Это было зло бюрократа, но не зло дьявола. Единственной отличительной чертой этого, прямо сказать, ничем не выдающегося человека было то, что он позволил нацизму влиять на все, чем он занимался.