Краткая история Франции

Через два дня после Рождества начались артиллерийские обстрелы. Изначально это не входило в прусский план, но Бисмарк и Мольтке поняли, что осада затянулась. Нет нужды очередной раз говорить, что осады зачастую так же тяжелы для осаждающих, как и для осажденных. Возможно, в 1870–1871 гг. это было не совсем так, но прусские солдаты, а большинство из них размещалось в тоненьких палатках, уже болели, а при затяжной осаде существовала серьезная опасность эпидемии. Когда начались обстрелы, они выпускали три-четыре сотни снарядов за ночь, обычно с 10 часов вечера до 3–4 часов утра. До правого берега Сены, к счастью, не добивали, а Рив Гош (Левый берег) пострадал существенно. Купола Дома инвалидов и Пантеона были привлекательными целями, как и церковь Сен-Сюльпис. Больницу Сальпетриер тоже обстреливали постоянно, причем возникли подозрения о том, что в нее целят намеренно[199]. Прямое попадание в фабрику аэростатов стало серьезным ударом: производство пришлось быстро переводить за пределы досягаемости прусской артиллерии, в Восточный вокзал.

Переносить обстрелы было, конечно, трудно, но в среду 18 января 1871 г. произошло событие, которое для многих патриотичных французов было худшим из унижений: в Зеркальном зале Версальского дворца, где всего пятнадцать лет назад королева Виктория танцевала с Наполеоном III во всем блеске Второй империи, короля Вильгельма I Прусского объявили императором, или кайзером, немцев. «Это, – написал Эдмон де Гонкур, – в полном смысле слова знаменует конец величия Франции». Это было, вне всякого сомнения, совершенно неоправданное оскорбление: такое мог придумать только Бисмарк, и оно отравило франко-германские отношения на многие годы.

К обстрелам парижане вскоре привыкли, как семьдесят лет спустя лондонцы постепенно свыклись с немецкими налетами. Голод преодолевался труднее, и в конце января 1871 г. терпение столицы подходило к концу. Редкие попытки прорыва совершенно провалились (одна такая попытка у Бюзенваля стоила 4000 человек убитыми и ранеными), уровень дисциплины стремительно падал, особенно в Национальной гвардии. 22 января произошло новое серьезное восстание, после которого Фавр заметил, что «гражданская война от нас в нескольких ярдах; голод – в нескольких часах». На следующий день он вызвал капитана д’Эриссона, одного из офицеров бывшего штаба Трошю, и поручил ему доставить личное послание Бисмарку. О прекращении огня договорились быстро, но для переговоров требовалось личное присутствие Фавра. Они с д’Эриссоном переплывали Сену на гребной лодке, которая из-за нескольких пулевых отверстий была далека от герметичности: очевидцев сильно потешило зрелище министра иностранных дел в цилиндре и сюртуке, отчаянно черпавшего воду старой кастрюлей.

Когда Фавр встретился с Бисмарком, первыми словами канцлера стали: «Ах, Monsieur le Ministre, вы поседели со времен Феррьера». Позже он доложил кронпринцу, что Фавр выказал «совершенно волчий аппетит» и за обедом съел столько, что хватило бы на троих. Переговоры продолжались до 27 января, 28-го объявили трехнедельное перемирие. В течение этого времени было согласовано, что прусские войска войдут в Париж, французская армия, кроме единственного подразделения, сложит оружие и Франция выплатит контрибуцию в 200 миллионов франков. Предполагались выборы новой ассамблеи, которая соберется в Бордо для обсуждения, на каких условиях может быть принят или отвергнут мирный договор. Пруссаки пообещали за это время сделать все, что в их силах, чтобы улучшить снабжение Парижа продовольствием.

Многих парижан (включая мэра Монмартрского округа, молодого человека по имени Жорж Клемансо) капитуляция возмутила. (Как и Леона Гамбетту далеко от Парижа в Бордо, который жаловался, что его даже не проинформировали заранее[200], и сразу подал в отставку.) Но несмотря на то, что самая провальная война в истории Франции наконец закончилась, Парижу понадобилось время, чтобы восстановиться. Оказалось, что правительство существенно переоценило количество оставшегося в городе продовольствия, и в течение двух недель после перемирия (вопреки обещанию пруссаков) положение не улучшалось, а ухудшалось, и кайзер Вильгельм приказал послать почти голодающим парижанам 6 миллионов армейских пайков. Продовольствие прибывало и из Британии: в Детфорде двадцать четыре огромные печи день и ночь выпекали хлеб, а фонд помощи лорд-мэра едва успевал принимать пожертвования. Также быстро откликнулись Соединенные Штаты, отправив в Париж продовольствие на два миллиона долларов. Однако эти щедрые жесты не всегда встречались с благодарностью. Появление первых британских фургонов с едой на рынке Ле-Аль вызвало бунт с ужасными последствиями: было растоптано ногами множество кур, яиц и сливочного масла. А когда корабли с американской помощью пришли в Гавр, то понадобилось несколько дней на то, чтобы найти желающих их разгружать.