Однако финансовый кризис, подорвавший самые основы долголетия государства, преследовал наследников Хубилая столь же неотступно, как и самостоятельное разложение его государства. Его администрации приходилось находить баланс между масштабными военными затратами, щедрыми императорскими милостями и привилегиями, с одной стороны, и конфуцианскими идеалами бережливости и облегчением налогового бремени для народа – с другой. Чтобы решить эту непреодолимую проблему и развязать фискальный узел, следующие великие ханы нанимали волшебников-финансистов из числа сэмужэней, зачастую мусульманских специалистов, чтобы изыскать нужную сумму и уравновесить баланс, часто – лишь на бумаге. Налоговое бремя облегчалось редко, а когда это происходило, как случилось во времена Тэмура Олджейту, итогом становилось лишь усугубление финансового кризиса. Большинство незадачливых советников по экономике видели решение в резком сокращении государственных расходов, но такое оздоровление финансов могло вылиться в политическое самоубийство, подрыв монгольского государства в Китае.
В 1285 году умер старший сын и избранный наследник Хубилая Чинким, что не только оставило отца безутешным, но и вызвало сбой в престолонаследии, который давал о себе знать на протяжении всего существования империи, несмотря на указ Хубилая о том, что трон должен остаться за наследниками Чинкима. Степные традиции выборного наследования никогда не уходили слишком далеко, хотя компромисс между родовым феодализмом монголов и традиционной китайской автократической и бюрократической системой был все же возможен. Империя Юань и природа имперской власти Чингисхана демонстрируют наносной и слабый характер степной культуры по отношению к оседлой. В Иране Газан-хан четко заявил о своей идентификации со своими оседлыми подданными. Чингисхан ясно показал привязанность к удовольствиям городской жизни и роскоши, а на троне империи Юань чередовались то правители, чьи симпатии тяготели к их южным подданным, то императоры, влекомые зовом природы и безлюдных степных равнин.
Тэмур Олджейту Чэн-цзун[253]
(прав. 1294–1307) продолжил курс своего деда Хубилая, в то время как Хайсан Хулуг-хан У-цзун (прав. 1307–1311) отказался от его прокитайской политики. Аюрбарибада Буянту-хаган Жэнь-цзун (прав. 1311–1320) принял конфуцианскую культуру, и тот же курс продолжил его преемник Шидэбала Гэгэн Ин-цзун (прав. 1321–1323), завершивший кодификацию законов. Однако после переворота, совершенного Есун-Тэмуром Тай-дином[254] (прав. 1323–1328), влияние степи возобновилось. Туг-Тимур Джаяту-хаган Вэнь-цзун (прав. 1328–1329; 1329–1332) был известен своим глубоким знанием китайской культуры и хорошо говорил по-китайски, но, когда его сменил Тогон-Тимур (прав. 1333–1368/1370), вражда между двумя партиями погрузила государство в анархию. Большинство правителей, следовавших за Хубилаем, восходили на трон взрослыми людьми на третьем-четвертом десятке, и только Ринчинбал Нин-цзун (прав. 1332) и Тогон-Тимур заняли престол еще детьми. Однако все они в известной степени были номинальными фигурами, которые представляли различные клики монгольских аристократов и политических интриганов, считавших, что их интересы лучше представляют степь или оседлый мир.Столь же широкий раскол лежал в основе напряженности в государстве Хулагуидов, а иногда прорывался наружу и в чагатаидско-угэдэидском альянсе. Толуиды при ильханах и Хубилае очень активно поощряли мирное сосуществование, если не слияние и объединение городской и степной культур, и это смешение породило небывалый культурный взлет, наблюдавшийся в Иране и юаньском Китае в XIII и XIV веках.
Последний император единой Монгольской империи Мункэ-хан рассматривал Китай, по крайней мере изначально, как дополнение к его степной империи, в то время как Хубилай считал Китай основой своих владений и намеревался выстроить его по своему замыслу. Хубилай был сильным и харизматичным правителем, и он умел привить свое видение даже потенциальным противникам, но его преемники не смогли повторить его успех. Однако когда монгольские армии, разгромленные в ходе восстания Красных повязок (ок. 1369 г.), повернули на север и возвратились на родину предков в Монголию, в их исходе приняли участие далеко не все, кто когда-либо верно служил юаньским императорам, отнюдь не все сыновья или внуки воинов, пришедших с Чингисидами из северной степи. На север вернулись те, кто отверг Китай и культуру, которая развивалась и укреплялась на протяжении последнего столетия. Те же, кто остался и принял городскую жизнь, органической частью которой они являлись, благоденствовали и, несомненно, стали верными подданными новой династии Мин.