Лайош Кошут был одним из немногих, кто сразу же серьезно осознал всю глубину опасности для нации, заложенной в самой сути системы дуализма. Летом 1867 г. он предал гласности свои письма, адресованные Деаку и получившие название «письма Кассандры». Кошут предупреждал, что соглашение делает невозможным «удовлетворительное разрешение национального вопроса в самой Венгрии», превращает во врагов мадьяр их соседей — Румынию и Сербию. Во имя будущего он заклинал Деака не вести нацию но пути, откуда нет возврата, ибо, дойдя до определенного рубежа, она не сможет быть хозяином своего будущего.
В самом факте соглашения с Австрией, как писал Кошут, «я вижу смерть нации», поскольку связать судьбу страны с империей, обреченной на гибель, есть не что иное, как самоубийство. Однако господствующий класс, упоенный успехом, не пожелал прислушаться к грозному предупреждению «туринского отшельника», предпочтя идти по пути, предложенному Деаком, политика которого казалась единственно разумной альтернативой революции и единственной реалистической политикой в ситуации, в которой находилась Венгрия.
Глава XI ВЕНГРИЯ В ЭПОХУ ДУАЛИЗМА
(1867–1900 гг.)
ГРАФ ДЮЛА АНДРАШИ И ФРАНЦ ИОСИФ
Утром 8 июня 1867 г. в великолепном по красоте храме Матьяша первый премьер-министр первого ответственного правительства дуалистической Венгрии граф Андраши возложил овеянную легендами корону св. Иштвана на головы августейших особ — императора Франца Иосифа и его супруги Елизаветы (Эржебет), урожденной баварской герцогини, сделав их законными королем и королевой Венгрии. И стал отныне император называться венгерским королем Ференцем Йожефом (а в просторечии несколько фамильярно Ференц Йошка).
Господа дворяне возродившегося после тяжких испытаний королевства постарались на славу. Таких пышных торжеств древняя столица не знала, вероятно, со времен самого блистательного короля венгерской истории Матьянта Корвина. Однако ни оглушительный шум барабанов и литавр, пи блеск сверкающих на платьях дам драгоценностей, ни элегантность гусарских мундиров (сам виновник торжества — король красовался в мундире венгерских гусар) не могли скрыть пикантности происходящего. То ли по иронии истории, то ли по непредсказуемому стечению обстоятельств один из двух главных действующих лиц этой церемонии был условно повешенным еще двадцать лет тому назад, а другой — тем, по чьему приказу свершилась процедура символической казни. Теперь же этим двум деятелям, чьи дороги столь странным образом пересеклись, предстояло вместе править королевством, а спустя несколько лет вершить судьбу всей империи.
Карьера первого венгерского министра короля Дюлы Андраши знала взлеты и падения, но была лишена того трагизма, который сопровождал жизненный путь многих его современников. Сечени, как мы знаем, покончил с собой в венской психолечебнице, Кошуту большую часть жизни суждено было прожить в изгнании. Между тем все трое начинали свою деятельность почти одновременно и все трое, несмотря на различия во взглядах и темпераментах, служили общему делу, будучи в лагере венгерской революции: Кошут в качестве вождя ее, а молодой, 25-летний тогда, Андраши во главе революционных событий в родном комитате Кошута в Земплене.
Когда началась война с Австрией, гусарский капитан Андраши добровольно вступил в ряды армии хонведов и, проявив храбрость, дослужился до полковника. Революционное правительство обратило внимание на способного офицера и сочло его достойным для выполнения важной дипломатической миссии. Граф был направлен в Стамбул в качестве дипломатического представителя революционной Венгрии. После поражения он обосновался в Париже, где вел жизнь эмигранта, не совсем похожую на ту, что выпала на долю большинства его соотечественников-скитальцев. Вопреки недовольству послов и посланников Франца Иосифа его везде принимали с распростертыми объятиями. К тому же он был недурен собой.
Симпатичная внешность, изысканность манер родовитого аристократа, громкое имя, весьма солидное состояние и не в последнюю очередь романтический ореол вокруг символической казни — все это придавало личности графа Андраши таинственность и некую привлекательность, открывая перед ним двери «лучших домов» Европы. Однако он не только блистал в светских салонах Парижа и Лондона, но и серьезно работал, размышляя о судьбе отечества и, очевидно, о своем месте в водовороте истории. Свидетельством тому две блестящие статьи, опубликованные им в 1850-х годах, незадолго до возвращения домой, в солидном английском журнале.