Главное достоинство мегамашины – принудительная коллективная форма порядка – в итоге привела к патологии власти. Как альтернатива и соперник мегамашине появляются города. В отличие от мегамашины, мощь города заключается не в механизации производства, а в осмысленном накоплении навыков, возможностей, интересов. Город не «выравнивает человеческие различия, а их подчеркивает». Город – это диалог цитадели (зримого воплощения власти мегамашины) и качества жизни, не входящего в изначальный замысел власти. Протест против мегамашины ярче всего был выражен, по мнению М., в трех религиях – иудаизме, христианстве и исламе. Но этот протест имел узкое значение временного освобождения от бремени принуждения (суббота – день отдыха и свободы). В целом же устройство мегамашины не подверглось радикальной модернизации, она лишь «довела» себя до более высоких степеней автоматизации. Проклятие труда рождает в качестве компенсации мечту о «золотом веке» беззаботной жизни и идею механического автомата, который будет делать работу за человека.
Первая серьезная попытка уделить внимание «подражающим человеку механизмам, а не машинной перемолке человеческих частей» произошла в христианской церкви». М. считает, что именно христианство привнесло в мегамашину «преданность нравственным ценностям и целям, выходившим за рамки установленных норм цивилизации». Не принуждение людей, но действенное управление машинами – главное достижение бенедиктинских монастырей. Труд в течение пяти часов, эстетика труда (просторные помещения, ухоженные сады, организация производства, перемена труда), интеллектуальные занятия сделали монастырь первой моделью «государства всеобщего благосостояния». Здесь же, по мнению М., были заложены основания и для капиталистического устройства, и для дальнейшей механизации, и для нравственного возвышения трудового процесса. «Трудиться – значит молиться». То есть труд и ритуал взаимозаменимы, и вместе с тем каждый из них направлен к некоему возвышенному предназначению. Гармония труда, самосовершенствования и отдыха с неизбежностью должны были привести к успеху.
Но христианская церковь «в критический момент XIV века обратила всё свое могущество на поддержание сил, специализировавшихся на власти, – абсолютизма, милитаризма и капитализма – оторванных от общественных интересов монастырей, гильдии и свободного города». То, что произошло, пишет М., не удивило бы Маркса, «однако это остается одним из наиболее противоречивых поворотных моментов истории». Франциск Ассизский, пытаясь возродить ранние идеи христианства, оказался раздавленным капиталистической машиной и был обречен на неудачливость бедняка. Фоме Аквинскому оставалось лишь констатировать, что страсть к деньгам не знает ныне границ. По М., в условиях капитализма была даже искажена первоначальная «теория накопления капитала, сформулированная в Средние века: накапливая земные заслуги путем воздержания и самопожертвования, мы тем самым приуготовляем себе награду на Небесах». Уже в XIII веке богословы убеждают трудиться ради накопления, которое приведет к возрастанию богатства. Капитализм, удовлетворяя страсть к материальному богатству, способствует техническим новшествам, но теперь инициатива переходит к машине. Мегамашина, которая была изначально делом и приметой «божественной царской власти», становится окончательно бездушной и безликой. Ее высшие ценности – «Власть, Прибыль, Престиж… все они, практически не меняя личин, явились из эпохи пирамид», то есть из третьего тысячелетия до н. э.
МАНДЕВИЛЬ
Бернард де (1670–1733) – английский философ-деист, моралист, испытал влияние идейМ. свое представление о состоянии современного общества воплотил в образе пчелиного улья. В этом обществе-улье все сословия стремятся к удовлетворению своих эгоистических, зачастую порочных влечений. Тем не менее общество процветает: порочные устремления стимулируют активность его членов, действующих «хитростью» – обманом, лицемерием – чтобы добиться достижения своих целей. Зевс, уступая многочисленным просьбам, сделал всех добродетельными. Возникшая в улье тяга к честности привела к деградации общества, ибо пчелы перестали стремиться к новшествам, утратили эгоистические амбиции. Никто не воровал, не обманывал, все платили долги. Полиция бездействовала, конкуренция во всех сферах жизни исчезла.
М. в наглядной форме сформулировал проблему несовместимости общественного и личного, справедливости и стремления к обогащению, предприимчивости и добродетели. Невозможно развитие общества без частного интереса, без эгоистической устремленности его членов. Трезвый взгляд М. на общество и человека был своего рода прозрением, развенчивающим социальные утопии будущего.