Краткий миг

Потом стало ужасно обидно за себя: ведь она только-только начала жить и что-то понимать в жизни. У неё только-только начали появляться мысли, потому что всё, что было до этого, были не её мысли, а перепевы и комбинации чужих. И до пятидесяти лет не дожила — прямо как товарищ Дзержинский. И яблоки, яблоки появились — такой хороший сорт. Ужасно обидно: она не поест этих яблок. Никогда. И вообще всё так дивно наладилось — и с Богданом, и с работой. Кто ж продолжит? Нельзя вот так взять и кинуть на произвол судьбы молодёжь, ведь столько опасностей кругом… А они — не все, но многие — такие дураки, вроде этого пикетчика.

Господи, она так и не подготовила до конца материалы для преемника. Вероятно, им станет её нынешний заместитель, Васька. Он хороший парень, но ему бы хоть ещё пару лет поработать с нею… Потом он всё-таки больше организатор, а не идеолог. А кто идеолог? Она стала перебирать известных ей людей и никого не находила. «Надо непременно подобрать идеолога. Пусть Василий будет первым лицом, а идеолог вторым, но он в любом случае нужен, — думала Прасковья, забыв, что её уже нет. Вдруг вспомнила с досадой. «Господи, как некстати», — подумала словно о простуде, которая мешает посетить важное мероприятие. — Как это я могла не предвидеть такую возможность? Как могла оставить дела в таком беспорядке?»

И Андрюшка — такой он ещё маленький, хоть бы до школы его довести. Она представила его всего — красивого, словно девчонка, кукольно-кудрявого с губками бантиком. Мишка тоже был красивый, в детсаду говорили, что похож на девчонку, только драчливый очень. Но Андрюшка лучше, изящнее как-то. Губки бантиком… Потом они превратятся в чёткие, резко очерченные губы, как у Богдана. Она любила целовать эту линию губ, ощущать её языком. Никогда, никогда этого не будет. Никогда они не будут спать, обнявшись, никогда она не ощутит его кудрявую шёрстку на груди. У Мишки тоже есть шёрстка, и у чёртика Андрюшки будет.

Андрюшка… Она ощутила его нежное и одновременно крепенькое тельце. Увидела его со старинной книжкой сказок с иллюстрациями Васнецова. Что-то про кота-воркота́. В свои неполные три года вот-вот начнёт читать. По-английски уже опознаёт целые слова. Богдан говорил, что его именно так учили читать — не по слогам, а целыми словами. Богдан… Господи, что с ними со всеми будет? Богдан его испортит, будет таскать на руках и во всём потакать. Сказать бы ему, чтоб потвёрже, построже. На Мишку одна надежда… а что Мишка? У него своя жизнь, заведётся девушка, и что ему Андрюшка?

68

Богдан, Господи… как некстати. Как он-то будет жить? Если б с Мишкой — ещё ничего, а один… Может, тётя Зина будет с ним, тогда ничего.

И на Кипр не съездили. Столько времени собирались — да так и не поехали. Ей хотелось съездить вдвоём с Богданом, побыть совсем-совсем вдвоём, каждую минуту вдвоём, как тогда, когда они поехали туда после свадьбы. Всё равно совсем вдвоём им теперь быть не удаётся, всегда есть охрана, но она как-то приноровилась её не замечать. Охрана её и замочила. Не успели съездить. И никогда, никогда этого не будет. Всё время что-то с чем-то пыталась совмещать, ездила в Крым, проводила в отпуске встречи с какой-то там общественностью… тьфу ты! И ничего не успела. И теперь уж никогда!

И она заплакала невидимыми никому слезами, но слёзы не приносили облегчения, и она, сама не зная, как, вдруг тонко и однотонно завыла от безнадёжной боли неосуществлённости. Столько было впереди интересного, а теперь всё, конец. Кажется, Богдан услышал этот вой, он замер, напряжённо вслушиваясь и пытаясь понять, откуда исходит этот звук.

И чего они возятся с её пустым телом. Оно не имеет никакого значения: в нём же нет души. Богдан ведь знает это: чего он липнет к её телу? Он же понимает, всё понимает. Впрочем, какая разница! Главное — они вместе. Им всегда не хватало времени побыть вместе — и вот они вместе. Богдан, её пустое тело и её живая душа.

* * *