— Богдан! Ни Достоевский, ни Бердяев никогда ничем не управляли. Бердяев, сколь я помню, пробовал управлять поместьем, полученным по наследству, но не осилил; поместье, как я понимаю, профукал. А Достоевский и собой-то, как известно, не всегда управлял, чему в Баден-Бадене установлен монумент, — она засмеялась, чтобы не быть чересчур назидательной. — Поэтому Достоевский с Бердяевым тут не авторитетны. Да, мы управляем человеческим стадом, если угодно. А чтобы управлять людьми, им в первую очередь надо дать правильные мысли. И посредством повторения внедрить их в головы. Это основа всякого обучения: повторенье — мать ученья. Я не говорю об инструментальных методах: я в них не понимаю, но что внедрение идей в сознание необходимо — это не подлежит сомнению.
Я не жила в 90-е годы прошлого века, — продолжала она, — но нам рассказывали наши преподаватели. В те годы государство ушло из сферы формирования сознания. И что же? Произошло ровно то, что бывает на войне, когда ты уходишь с территории: её тут же занимает противник. Именно так и случилось.
— Прасковья, — обратился к ней Богдан так, как никогда не обращался. — Я ведь не о том говорю. Я лишь о том, что дело это противоречит Христу. Это не христианское, грешное дело. Ты говоришь, что оно необходимо — я с этим абсолютно согласен. Это позиция Великого Инквизитора. Который, как ты знаешь, в притче Достоевского посылает Христа на костёр. Вы все в той или иной форме — служители Великого Инквизитора. Бердяев говорит о том же самом, вот послушай, это коротко:
— Почему же маленькими? — засмеялась Прасковья. — Я считаю себе Великим Инквизитором, по крайней мере, среднего звена.
Валерий и Иван одновременно одобрительно рассмеялись.
— Я думаю, Великий Инквизитор был бы недоволен твоей подменой тезиса в нашей небольшой дискуссии, — усмехнулся Богдан. — И посоветовал бы тебе изучать средневековых схоластов-логиков, чтобы попасть в среднее звено.
— Причём тут подмена тезиса? — не поняла Прасковья.
— Как причём? Я утверждаю, что дело это — антихристианское. А ты съезжаешь с темы, — он улыбнулся деланной улыбкой, — и говоришь, что оно полезное. Это и есть подмена тезиса. Ignoratio elenchi — назвал бы это Великий Инквизитор.
43
И тут в разговор вступила Галина, прежде молча разливавшая чай. Возможно, ей показалось, что Богдан и Прасковья готовы поссориться и она хотела это предотвратить.
— Достоевский для меня — это чересчур умно. Я никогда его не понимала и не могла дочитать до конца ни «Бесов», ни «Братьев Карамазовых». Хотя принималась, и несколько раз. А Бердяева вообще не читала, хотя у Ивана в библиотеке он есть. Я как-то, протирая пыль с книжек, открыла, прочитала страницу, ничего не поняла и больше к этому не возвращалась.
Но я и без этих мудрецов твёрдо знаю, что людей надо воспитывать. Знаю как мать, как бабка, как бывшая заведующая отделением в больнице, как заведующая галереей имени себя.
Что значит воспитывать? А очень просто. Вот как мы воспитываем детей? Это все знают. Точно так же и всех надо воспитывать. И рабочих, и крестьян, и учёных, и инженеров, и военных, и журналистов, и писателей — всех без исключения надо воспитывать. Что значит воспитывать детей? Опять-таки очень просто. Внушать им правильные мысли и ограждать от неправильных. Вот, собственно, и всё. Нельзя им сказать: «Думай что хочешь». Вот я на минуту представила: нашему Димону сказать: «Думай, что хочешь!». Да от этого один шаг к «Делай что хочешь». Мало ли что он захочет? Может, он водку пить захочет или ещё чего похуже?
Кто должен сказать, что думать? В случае детей — родители, учителя, воспитатели. В случае взрослых — духовные пастыри, — она взглядом указала на отца Варфоломая, — начальники, наставники, — она перевела взгляд на Прасковью. — Те, кто стоит выше и видит дальше. Вот Прасковья знает, что́ простые люди должны думать. По-моему, тут не о чем спорить. Те, которые больше знают, кто опытнее, у кого кругозор шире, те и указывают, что́ надо думать. А уж