Кратос 1

— Это не эвтаназия, — шепнул Ройтман. — Успокойтесь! Еще апелляции не прошли. Все в порядке. Если это не дай Бог случится, вас предупредят, по крайней мере, за трое суток.

И тогда перед нами отъехала дверь, открыв излучатель биопрограммера, стол, похожий на операционный, и стеклянную противоположную стену, подернутую непрозрачной дымкой. Ройтман слегка подтолкнул меня за локоть.

— Заходите, Анри!

Возле биопрограммера возился мужчина средних лет и невыразительной внешности. Про себя я тут же назвал его палачом, хотя официально он наверняка мирно назывался «биопрограммистом».

— Месье Вальдо, мы должны настроить прибор. Чтобы в ходе эвтаназии не было осложнений, вам придется пережить несколько неприятных мгновений. Больно быть не должно, по крайней мере, я постараюсь, чтобы не было. Потеряете сознание на несколько секунд.

— Я подам протест, — сказала Жанна. — Дважды не казнят.

Палач пожал плечами.

— Подавайте. Это не казнь, и ваш подзащитный об этом предупрежден. Я думаю, вам самой не понравиться, если вместо легкой смерти он промучается несколько минут. Двадцать шесть лет не казнили, все может быть. Месье Вальдо, вы собираетесь принимать успокоительное в день эвтаназии?

— Нет, — сказал я.

— Анри, лучше принять, — заметил Ройтман.

— Нет, Евгений Львович, — повторил я.

— Ну, что ж, из этого и будем исходить, — сказал палач. — Значит, рассчитываем на существенно более высокий уровень адреналина, чем сейчас. Если вы измените свое решение, предупредите хотя бы за полчаса.

«А что бывает еще более высокий уровень адреналина?» — подумал я.

— Я предупрежу, — сказал Ройтман.

Палач кивнул.

— Месье Вальдо, сюда. Ложитесь.

Мне надели на палец кольцо, похожее на контактное.

— Мониторинг состояния, — объяснил он.

Отключился я не сразу: сначала комната поплыла перед глазами, и к горлу подступила тошнота, потом все исчезло, и я увидел какой-то неясный образ, кажется звездное небо с размытыми силуэтами кораблей, потом — вообще ничего.

Я открыл глаза и зажмурился от яркого света.

— Все отлично, — сказал биопрограммист. — Наркоз глубокий. Но настраивать надо было.

— Это будет так же? — спросил я.

— Почти. Без предварительных неприятных ощущений и галлюцинаций. Сразу.

Полгода спустя психологи ознакомили меня с экспертным заключением. В нем говорилось, что случай мой сложный, но не безнадежный, что динамика положительная и что курс лечения займет от двух до пяти лет.

— Наш максимум обычно их минимум, — заметил Алексей Тихонович. — Так что не обольщайтесь.

Не обольщайтесь? Для меня и пожизненное заключение — дар небес. За последние полгода я понял, что до безумия хочу жить. Хотя бы здесь, хотя бы так. Из окна моей камеры видно небо и слышен дождь. Интересно, это относится к «положительной динамике»?

— Вы действительно надеетесь на помилование? — спросил я.

— На отсрочку, — сказал Ройтман. — На отсрочку надеемся.

По сравнению с результатами работы мадемуазель де Вилетт, это было очень обнадеживающе. У Жанны отклоняли одну апелляцию за другой.

Пять месяцев спустя пришло постановление о казни. Ройтман в очередной раз прошелся по поводу абсурдного компромисса. Алексей Тихонович вздохнул.

— Ну, какая может быть эвтаназия, если специалисты ее не рекомендуют! Я понимаю еще, когда окончательное решение об этом принимает глава государства на правах опекуна, если есть экспертное заключение о необходимости эвтаназии. А если нет?

— Юридический абсурд, — сказала Жанна.

Она ходила как в воду опущенная.

— Варвары, — усмехнулся я. — Что с них взять?

Когда последняя надежда покинула меня, мне вдруг стало легче, по крайней мере, я знал, что делать. Так что я поддерживал свою поверженную команду.

На следующий день в Центр приехала императрица. Встретилась со мной в комнате психологов. Пожилая элегантно одетая дама. Я сидел перед ней на стуле, фиксированном к полу, руки, сомкнуты впереди пластиковыми наручниками, двое тюремщиков держат за плечи, и пять метров до собеседницы. Она спросила, раскаиваюсь ли я. Да, сказал я, раскаиваюсь в том, что заложил эту чертову взрывчатку, хотя запалил ее не я. В том, что сражался против Кратоса, не раскаиваюсь ни в малейшей степени. Она поднялась и направилась к двери.

На последний ужин я заказал стакан воды. Не то, что мне хотелось соригинальничать или избавить тюремщиков от лишних трудов по обмыванию моего трупа. Скорее я демонстрировал презрение к тюремной кухне и земным благам. Право, нажираться перед смертью — дурной вкус.

На мероприятие я пригласил Жанну и обоих психологов. Все же они искренно пытались меня спасти. Юля не пришла, а с родителями я простился заранее. Участие в этой трапезе было бы слишком тяжело для них.

Кроме того, присутствовал священник, отец Роже. Для меня честно нашли католика.