Кратос 1

— Народ — это коллективный мазохист, — сказал Никита. — Ради иллюзии защищенности он готов позволить трахать себя в задницу. Только иллюзии, заметь! Нет никакой надежной твердой руки господина Страдина — одна пропаганда. И колонии теряем одну за другой, и терроризм, и война, и беднее стали, чтобы там не говорили, — он обвел глазами убогую обстановку. — Вот, смотри, очевидное доказательство. А ты встречался с этой сволочью! Смиренно просил аудиенции!

И он выпил еще, видимо намереваясь угомонить бутылку в одиночку.

— Я не со сволочью встречался, а с императором, — заметил я. — И тессианский флот привел Кратосу, а не господину Страдину. Я империи служу, а не тому, кто сидит на троне. Есть родина, понимаешь?

— Ох! — простонал Никита. — Второй Хазаровский! Тоже все говорил, да я — патриот, да я не хочу эмигрировать, да родину не унесешь на подошвах сапог! Его же предупреждали — беги. За полдня, за час, за четверть часа. Нет! Мы Родину любим. Ах, Великий Кратос! На тебе веревочку, на тебе мыло, подвесь меня, любимый, на солнышке! Или под нож, или под топор — тоже выход. И станет небо голубым от нашей крови голубой![2]

— Станет, — серьезно сказал я.

Никита шумно вздохнул и возвел глаза к небу.

— Вы неисправимы, Ваше превосходительство! И где теперь Хазаровский? Нет его!

— Почему же нет? Вроде жив пока.

Я допил вино и вылил себе остатки.

Никита кивнул, наклонился под стол и извлек оттуда бутылку водки «Страдинка».

— Никогда бы не стал пить эту гадость, да дешевая, — сказал он и плеснул себе в бокал из-под вина. — Да, жив пока. Но это ненадолго. Не дадут ему выйти оттуда, несмотря на все заявления о том, что у него нет политических амбиций и после тюрьмы он намерен заниматься исключительно благотворительностью. Как только шумиха спадет — так и придушат тихонько, а потом объявит об инфаркте, и никто не поморщится. Что заткнешь меня, Ваше превосходительство? А, патриот?

— Не заткну. Любить Родину — не значит льстить ей. Но ты преувеличиваешь, по-моему.

Он опрокинул бокал и налил еще.

— Ты наливай, Данька. Ничего, пить можно.

Я последовал его примеру.

— Преувеличиваю, говоришь? — усмехнулся он. — А сам-то? Я слышал, тебя чуть не расстреляли.

— У меня Т-синдром.

— Я в курсе. А когда он начался?

— Уже после этого, на корабле.

— Вот-вот. И откуда же о нем узнали?

— Вероятно, есть какие-то косвенные признаки, по которым можно поставить диагноз раньше, чем болезнь начнет проявляться в полной мере.

— Есть такие признаки: цертис неподалеку летал, свечение углядел кто-нибудь или обожженное дерево, где ты на него опирался. Только по косвенным признакам не расстреливают. По косвенным признакам задерживают и назначают разбирательство. Я видел эти дела. Вот, если бы тебя сразу на корабль погрузили без всяких фиктивных казней — было бы все путем. А так — нестыковочка.

— И что ты об этом думаешь?

— Думаю, что в твоем деле были подложные показания. И твой Т-синдром здесь вообще не при чем. А потом подлог выяснился, и Страдин решил повременить. Вот так.

Я выпил водки и закусил ломтем черного хлеба.

— И кто, ты думаешь, на меня донес?

— Это тебе лучше знать. Но вот что могу сказать совершенно определенно: Страдин обрадовался этому доносу, как дару небес, и тут же за него схватился. На кой черт ему оппозиционный губернатор! И расстрелять тебя побыстрее, думаю, тоже его идея. Только заступился кто-то или скорее подлог стал известен, пусть даже в узком кругу.

— Можно было просто не назначать меня губернатором. Прислать своего.

— Слишком явная несправедливость. Ты же все это начинал. Твоя планета.

— Казнь все равно выглядит большей несправедливостью.

— Не скажи. Предательство есть предательство. Главное, чтобы народ поверил. И оправдываться будет некому.

— Ну, может быть, — сказал я. — Не сходится только одна деталь. У моего дела пятый уровень секретности.

— Какой? А ты не путаешь?

— Вряд ли.

— Ну-у, тогда не знаю. Но Т-синдром уж точно ни при чем.

Мы расслабились, закурили. Никита перекочевал на диван и улегся на подушки. В сигарете была марихуана.

— А, знаешь, — сказал он. — У меня Страдинский портрет тоже есть. В нужнике. Тебе не надо?

— Пойду, полюбуюсь.

Светлый образ Владимира Юрьевича имеется здесь в двух экземплярах: один в виде дешевого печатного плаката над бочком, и второй — на внутренней стороне унитаза. Я подумал, что перевод голографического изображения на керамику стоил Никите немалых денег, которые можно было бы потратить на жилье. Но, видимо, удовольствие каждый день испражняться на императора оказалось для Никиты ценнее.

— Съезжай отсюда, — сказал я на прощание. — Я перевел тебе деньги.

Никита поморщился. Вероятно, перстень связи уже сообщил о приходе денег и их количестве.

— Страдинские? — спросил он.

— Мои.

— Спасибо. Будет возможность — отдам.

Я кивнул.

Новые тайны