Креативы Старого Семёна

– Что-нибудь случилось, Саркис? Вы какой-то грустный сегодня.

– Нет-нет, - заулыбался, – просто хорошо не спал ночью!

***

Году в семьдесят четвертом, что ли, ходил я на байдарках по Западной Двине. И была там супружеская пара, немолодые люди, интеллигентные такие, математику, помню, преподавали – он в институте, она в техникуме. С собачкой, очень дружелюбной, по кличке Чук. Ночевал Чук в палатке с хозяевами. Причем хозяйка, страдавшая радикулитом, клала его себе на поясницу – для тепла.

Рано утром Чук просыпался и выбегал из палатки на воздух. Через час-другой просыпалась хозяйка и начинала его звать:

– Чук, ты где? Чук! Чук миленький, Чук хороший, отзовись, мой родной! Где ты, Чук? Да в конце-то концов! Чук, ..... мать!!!

Ехал грека через реку (Из «Писем молодым»)

В конце шестидесятых в прокат вышел фильм «Грек Зорба». Я сходил, посмотрел. Никакого впечатления кино на меня не произвело. Скучно, неинтересно. Разве что финальная сцена запомнилась – потеряв все, что можно, герои, вместо того, чтобы рвать на себе волосы, танцуют сиртаки – то самое, ставшее потом у нас знаменитым, на музыку Теодоракиса.

Прошло лет десять, и я где-то прочел, что фильм этот принадлежит к вершинам мирового кино. А потом прочел это же и еще где-то, и еще…

И мне стало немного стыдно: не понял, не оценил, не почувствовал. Оправдывал себя разве что молодостью – мне, когда я смотрел фильм, не было и двадцати. Хотелось посмотреть еще раз, но как? В кино «Грек Зорба» уже давно не шел, по телевизору его не показывали, а видеоплееров и Интернета не существовало в природе.

И вот вчера, наконец-то, я его снова посмотрел. И понял, что молодость – молодостью, но дело было не только в ней. А еще и в том, что в наш прокат фильм выпустили уж совсем кастрированным. Мало того, что порезали совершенно невинные по нынешним временам любовные сцены. Исчезли большие фрагменты. Загул грека Зорбы. Зверское убийство жителями городка несчастной вдовы. Разграбление ими же дома умершей хозяйки гостиницы. И, наверное, многое еще, чего я не помню. Почему? Кто знает. Может, кто-то решил, что раз убийства и грабежи совершают простые труженики, бедняки, то нашему зрителю это смотреть ни к чему? А грек Зорба, положительный, в общем-то, герой, не должен посещать бордель? Или посовещались и постановили: не надо этой жестокости и разврата, понимаешь! Кто же сейчас расскажет, как оно так получилось, что из фильма вырезали пленки почти на час экранного времени.

Хотя мне, например, было бы интересно послушать. Как собирались серьезные люди, называвшиеся тогда работниками идеологического фронта, и решали важный вопрос: что простому человеку можно смотреть, а что нельзя. «Мы-то с вами, товарищи, люди подготовленные, зрелые, но как воспримет вот эту, например, сцену какой-нибудь незрелый юнец?» То есть заботились даже обо мне. И вот так сидели, думали, спорили, понимая всю ответственность, возложенную на них государством. Принимали, наконец, решение и уходили домой с чувством выполненного долга.

Загадка красного клея

Когда я купил эти туфли, мне было уже за тридцать. Вернее, не купил, в магазине такие не продавались, достались они мне по случаю. Туфли были замечательные – натуральная кожа, мягкие, удобные. Как тогда говорили: немецкие, из ФРГ. Тем самым подчеркивая, что настоящие немецкие, а не из братской ГДР.

Носил я их долго, подошва постепенно снашивалась. Много раз пытался я починить, наклеить новые подметки, заходил во множество обувных мастерских. И каждый раз было одно и то же: мастер смотрел, вздыхал и говорил:

– Тут ничего держаться не будет. Нужен красный клей. А нам его давно не завозили. Жалко, хорошие туфли. Зайдите через месяц.

Постепенно подошвы сносились окончательно, достигнув толщины ватманского листа. При этом верх был так же красив и удобен. Выкинуть туфли не поднималась рука. К тому же в магазинах к тому времени исчезло вообще всё. А в сухую погоду туфли еще можно было носить. Только при этом смотреть под ноги, чтобы не наступить на какой-нибудь гвоздик или камушек.

Наконец счастье мне улыбнулось. Мастер в обувной мастерской посмотрел, взял и велел приходить завтра.

– Красный клей завезли? – радостно спросил я.

– Ну да, – кивнул он.

И назавтра утром я получил свои туфли. С новыми подметками. Это было очень кстати, потому что вечером я был – в первый и последний раз в жизни – приглашен на прием в иностранное посольство.

Посольство – старинный особняк – размещалось в одном из арбатских переулков. Дождь пошел, когда я вышел из метро. И по дороге к особняку подметки отклеились. Сначала одна, потом другая. Я спрятал их в портфель и явился на прием. С мокрыми ногами. Пришлось выпить много водки. Чтобы не простудиться, естественно.

На следующий день я все же зашел в ту самую обувную мастерскую. Мастер был на месте. Я достал из сумки туфли, подметки и случайно сохранившуюся квитанцию.

– Вот, вчера взял из починки, а вечером они уже… вот, смотрите!