Креативы Старого Семёна

И они стали, как это почему-то было принято называть, встречаться. Света все поняла, но решила не выяснять отношения, молчала. Надеялась, что все-таки обойдется. И Игорь молчал. Для себя он уже решил, что от Светы уйдет, и женится на Геле. Останавливало его только то, что Геля на уговоры не поддавалась, и с мужем расставаться не спешила. Хотя и уверяла, что давно с ним не спит, а отношения чисто дружеские. Игорь Сергеевич был в полном недоумении и настаивал.

– Но почему тебе с ним не развестись, Гелечка? – ласково спрашивал он. – Поженимся, я буду тебя на руках носить.

– Пропадет он без меня, – отвечала она несколько нерешительно.

– Да почему же?

– Ну… запьет. Или вот, – оживилась Геля, – убьет кого-нибудь, того же тебя, кстати. Он же у меня секьюрити, с пистолетом ходит.

– Секьюрити? Ты не говорила. А если узнает?

– Не узнает, котик, не волнуйся.

Той же ночью приснился ему небритый верзила. Он грязно ругался и целился в Игоря Сергеевича. Причем почему-то из дореволюционного маузера, который верзила вытащил из деревянной кобуры.

Но Игорь не отступился. И пошел на отчаянный шаг. Снял квартиру – недалеко от Гелиной – и ушел от жены. Рассудил он так: будем встречаться чаще, привыкнет, полюбит и уйдет ко мне.

А Света осталась с ребенком одна. И тоска охватила ее совершенно. На работе еще как-то держалась. А дома укладывала сына спать, а потом стояла у окна и ревела в голос. Из окна было видно водохранилище, по вечерам там катались на яхтах, маленьких таких, парусных, с крохотной каюткой. Огоньки яхт медленно передвигались по воде, а Света думала: в каждой каюте сейчас мужчина и женщина, вдвоем, и плещется вода, и они любят друг друга. Тоска становилась еще сильнее, еще горше. Хотя, спохватывалась она, как это любят? А яхта, парус, руль? Перевернутся еще, или врежутся в кого… Господи, какие глупости в голову лезут! Она выпивала рюмку водки и ложилась спать. А назавтра было все то же – работа, потом домой, окно, движущиеся огоньки на воде.

Со временем, впрочем, стало легче. Через год она уже завела роман с женатым сослуживцем. Потом еще с одним, и еще…

А еще через год Геля, которая вроде бы уже совсем готова была уйти от мужа, неожиданно дала Игорю отставку. Причины были житейские: секьюрити пошел в гору, стал личным охранником крупного банкира, и они планировали родить ребенка. И Геля решила с глупостями завязать. Хотя бы на какое-то время. Игорю, конечно, она всего этого не объясняла, сказала просто: разлюбила, прости. Он долго переживал, мучился, а потом позвонил Свете, предложил встретиться, поговорить.

В кафе Игорь пришел с роскошным букетом. И с ходу стал проситься назад. Света, конечно, все поняла раньше, еще когда он позвонил. Посоветовалась с подругой, та сказала:

– Света, чего тут думать? Ребенку нужен отец. А личную жизнь, если уж ты без этого не можешь, всегда можно как-то организовать. Он и не узнает ничего.

Так что Света к встрече была готова. Сначала, конечно, она ему выдала:

– Нет, Игорь! Есть вещи, через которые переступить я не могу. Зря ты затеял этот разговор. Да еще и на букет потратился.

Но он просил, настаивал, умолял. В конце концов Света сказала, что она не готова, ей надо подумать. И ушла домой.

Короче говоря, через неделю семья воссоединилась. Дальше бывало, конечно, всякое, но жили хорошо, дружно, сына вырастили, дали ему образование. Все как у людей.

В общем, ничего особенного, житейское дело.

***

Вспомнился 1969 год. Я работаю демонстратором на чемпионате СССР, прихожу на очередной тур, иду сдавать пальто в служебный гардероб. Там стоит мастер С.Жуховицкий, участник финала. Пальто свое он уже сдал, но не уходит, беседует с гардеробщицей.

–Ведь шахматист – тот же актер, даже, я бы сказал, художник,– говорит он, посматривая на симпатичную женщину,– всеми мыслями он уже там, на сцене, в волшебном мире, в борьбе идей, он стремится к красоте, гармонии...

Тут он немного досадливо посмотрел на меня.

– Возьмите пальто у этого молодого человека. Так вот, я говорю, для художника главное...

На этом месте его рассказа я ушел. И чем дело кончилось, не знаю. Было мне тогда девятнадцать лет. Жуховицкому – пятьдесят два. И сценка эта мне запомнилась по одной причине: дедушка кадрится, смешно немного. А сейчас я думаю, что да, конечно, старался произвести впечатление, но и говорил, в общем-то, от души.

Заметки по истории российского парламентаризма