Кредо холопа

Тем временем в особняке, в большой обеденной зале, происходил торжественный ужин. К помещику Орлову опять наехали старые гости. Был весь свет губернского общества. На почетном месте восседал мудрый старец граф Пустой, рядом с ним разместился Пургенев, а напротив Белошевский и Килогерцен. Святой старец Гапон, известный православный авторитет, сидел подле помещика Орлова и одним глазом слушал Некрасного, читающего свои новые стихи о тяжелой доле русской бабы, а вторым жадно пожирал Танечку, порадовавшую всех гостей весьма смелым декольте. Фаворитка Акулина сияла украшениями, как новогодняя елка, но даже в такой блестящей обертке потасканная карьеристка уступала свежей и юной Танечке по всем параметрам, кроме опытности. Официанты сновали безостановочно, поднося новые блюда и убирая опустевшие тарелки и графины. У стены, за стулом Танечки, тихо и робко приютилась ее служанка, терпеливо ожидая подачки с господского стола. Матрена была грустна, и не прислушивалась к умным разговорам господ. Хотя холопам не свойственна была привязанность, а любовь у них бывала по приказу и исключительно в целях пополнения популяции, Матрена прониклась к Грише какими-то чувствами, потому что с момента его бегства все время тосковала и иногда даже плакала. Она была уверена, что беглого Гришу давно поймали и досрочно отправили на заслуженный отдых, поскольку верила в неизбежность божьей кары за предательство барина, и от этого ей хотелось разрыдаться. Но рыдать холопам не полагалось, рыдать в их доме могла только Танечка, когда капризничала и что-то требовала, или Акулина по тем же причинам. Холопы же из числа дворовых обязаны были излучать жизнерадостность и оптимизм, ибо служить господам для них есть великая честь и единственная отрада в жизни.

– Приподнимая лопату тяжелую, баба порезала рученьку голую… – гневно зачитывал Некрасный свой очередной шедевр о страданиях простого народа.

– На днях я провел в своем имении очередную либеральную реформу, – сообщал собеседникам граф Пустой. – Заменил смертную казнь за хищение помоев из свинячьих кормушек трехчасовой поркой оглоблей.

– Ох, не доведет ваш либерализм до добра, – качал головой Пургенев. – Одно дело христианская доброта, совсем другое – чрезмерное попустительство порокам. Воровство есть смертный грех, и караться должен смертью. К тому же вдвойне грешно воровать у бессловесных и беспомощных животных, и в особенности у свиней. Ведь по библии свинья есть священное животное, первое принявшее муки за людские грехи. Когда Иисус изгнал из бесноватого всех демонов, они вселились в стадо свиней, и стадо бросилось с обрыва в пропасть. Так безвинные свиньи искупили грехи человеческие.

– Весьма глубокая мысль, – похвалил граф Пустой. – Но все же я не считаю свои реформы опасными и неправильными. Ведь не всегда преступление является следствием одержимости греховными мыслями и порочными желаниями. Преступление только тогда можно назвать преступлением, когда имеется заведомый умысел, порожденный завистью к ближнему своему. Зависть же внушает нам дьявол, тем самым искушая слабые души. Но ежели человек осознает греховность своего поступка, и ощущает готовность раскаяния, то его никак нельзя назвать преступником и грешником. Напротив, такой человек даже более праведный, чем тот, кого ни разу не искушали бесы. Взять вот меня. Дважды в месяц я езжу в город, в публичный дом мадам Бубликовой, где предаюсь разврату. Но сразу же оттуда иду в храм божий, и исповедуюсь, получая после этого отпущение грехов. Можно ли сказать, что я грешу прелюбодеянием?

– Вы святой человек! – с жаром ответил Пургенев. – Никто не посмеет обвинить вас в каком-либо грехе.

– Это правда, – не стал оспаривать комплимент граф Пустой. – Ведь я посещаю публичный дом не с целью получения греховного удовольствия, а только лишь для удовлетворения естественных потребностей. Мог бы, в принципе, и дома, – задумчиво добавил граф, – да что-то в последние годы девки не урождаются. Одни страшилищи. А у мадам Бубликовой есть одна девочка… чистый мед! Даже подумываю, не выкупить ли ее вовсе. Уж такая искусница! Очень советую посетить. Вы даже не представляете себе, друг мой, что она вытворяет своими умелыми губками. Настоящая кудесница. А до чего набожна! Всякий раз икону тряпочкой завешивает, дабы святые непотребства не наблюдали.

– Весьма похвальное воспитание, – кивнул Пургенев.