Кремлёвские мастера

Тысячи мужиков, согнанных отовсюду, трудятся не покладая рук до седьмого пота, до боли в плечах и пояснице. А заправляют делом, командуют всем три итальянца: Антонио Фрязин, Марко Руффо и Пьетро Солари. Последний над всеми старший.

Люди поговаривают, что этот Петр уже бывал в Москве еще мальчишкой. Приезжал вместе со своим учителем строить Успенский собор. Только из-за хлипкого здоровья решил уехать обратно в Италию. Теперь вот окреп и опять вернулся. Маленький, вертлявый, смуглый, целый день носится верхом из одного конца города в другой. Уж очень похож он на беса. А ругаться начнет, так обязательно по-русски кричит. Слова коверкает, а все равно кричит.

Сам государь относится к архитектору Петру с уважением. Придет на стройку, встанет и стоит смотрит, как идет работа, как растут новые стены. И никогда сам первый к итальянцу не обратится. Ждет, когда тот накричится на рабочих, укажет, кому что делать, и только после этого заговорит с ним, и станут они вместе какие-то бумаги смотреть. Старики шепотом рассказывают, что в этих бумагах вся сила иноземцев. А завещал их Петру Соларию померший фрязин Аристотель — тот самый, что построил Успенский собор и первым на Руси начал лить медные пушки.

В побасенках стариков, в слухах, гулявших по Москве, была своя, и немалая, доля истины. Когда ранним летом 1489 года Пьетро Антонио Солари прибыл в Москву, Марко Руффо передал ему все оставшиеся чертежи Фиораванти и запечатанное письмо. О чем говорилось в том письме, Марко не знал, а Пьетро ему не рассказал. Только все видели, как иногда Солари доставал из кармана сложенную вчетверо бумагу, снова перечитывал ее, а потом уходил бродить вдоль старых стен. После таких прогулок Солари отдавал новые распоряжения: увеличить высоту стены в одном месте и прекратить строительство в другом. Изредка Пьетро уезжал на другую сторону Москвы-реки и там, присев на какой-нибудь пень, пристально вглядывался в открывавшуюся панораму.

Со стороны Кремль выглядел гигантским разворошенным муравейником. Строительные леса, поднимавшиеся на равных концах продолговатого холма, напоминали торчащие во все стороны иголки от елей-вели-капов. По лесам суетливо бегали маленькие фигурки людей-муравьев. Иногда с грохотом, поднимая облако пыли, рушилось какое-нибудь строение, а через несколько дней на этом месте вырастала ажурная решетка строительных лесов.

Новая Москва обретала свой собственный внешний облик, свое собственное лицо. Приезжие из других русских земель, глядя на строения из красного кирпича и белого камня, начинали перешептываться, что столица-де становится слишком похожей на латинские, западные города. Прибывавшие же в Москву иноземные послы и путешественники, осматривая новые кремлевские стены, башни, здания, с неподдельным восхищением говорили о красоте и величавости русской национальной архитектуры.

Преисполненный чувством гордости за «своих фрязинов», как он их теперь именовал, великий князь и государь иногда даже сам водил иноземцев по Кремлю, с удовольствием показывая новые каменные здания. А таковых насчитывалось уже немало. За годы, прошедшие со дня смерти Аристотеля и до приезда Пьетро Солари, построил Марко Руффо новую круглую Беклемишевскую башню в юго-восточном углу Кремля и Набережную государеву палату с открытой галереей вместо первого этажа, совсем как у лучших дворцов Болоньи — родины великого Фиораванти. До приезда Солари успел Руффо заложить фундамент и будущей Грановитой палаты, где предстояло московскому государю принимать иноземных послов. Помня совет Аристотеля, выбрал Марко как образец для подражания трапезную палату Ермолина в Троице-Сергиевом монастыре.

Приехав в Москву, Солари ничего не стал менять в начатых работах. Он только предложил свою помощь Руффо в строительстве Грановитой палаты. И Марко с радостью принял ее. Тяжелая и ответственная задача стояла перед ним: соорудить на втором этаже палаты огромный и светлый квадратный зал — самый большой на Руси. Солари охотно принялся за расчет толщины столба в центре зала, столба, который один должен был нести на себе всю тяжесть сводов.

Брать на себя самую трудную, самую главную работу было просто в характере Солари.

В 1490 году он сам заложил одновременно две башни: Боровицкую, прикрывавшую с запада княжеский дворец, и Константино-Еленинскую, с воротами на Великую улицу.

Строить круглую Свиблову башню в юго-западном углу крепости доверили Антону Фрязину, а стену между ней и Боровицкими воротами Солари решил возводить сам.

В то утро, когда мощные тараны должны были разбить старую стену, возведенную Василием Дмитриевичем Ермолиным, Солари долго не решался подать сигнал к началу работы. Острая жалость и грусть вдруг охватили его. Он вдруг представил себе Ермолина, стоящего рядом с ним, и его полные ужаса и отчаяния глаза. Такое ведь может случиться и с ним, Солари. Пройдут десятилетия, и кто-нибудь решит, что для пользы дела необходимо уничтожить его труд, его произведение.