Кремулятор

Разглядывая покрасневшего следователя, я думаю теперь, что настоящая и истинная власть проявляется не в пытке и не в унижении другого, – единственное и точное проявление власти случается лишь в тот момент, когда, стоя над трупом, ты можешь сказать ему: «Я знаю, как ты умер, старик». Мы властны лишь над теми, кого пережили, и мы бессильны перед теми, кто переживет нас.

– Я сказал, не трясись, а начинай показывать относительно работы на немцев!

– Как скажете, гражданин начальник…

– Показывай!

– Я на немцев никогда не работал…

– Ты же сам говоришь, что остался в городе!

– Всё так, я остался в городе, но лежал в госпитале до занятия его немецкими оккупационными войсками, а затем лечился уже амбулаторным способом…

– В качестве кого ты служил в немецкой оккупационной армии после выздоровления?

– В немецкой оккупационной армии в городе Харькове в 1918 году я не служил, так как считался больным и проходил курс лечения в течение двух недель…

– А потом?

– А потом в конце февраля 1918 года или в начале марта – теперь уже точно не вспомню – вместе с эшелоном солдат (состоящим преимущественно из австрийцев) я направился в город Киев, откуда имел намерение поехать в город Николаев к родителям…

– И что же? Поехал?

– Нет. Уехать в Николаев у меня не получилось, и я остался в Киеве, где поступил на работу в авиационный военный парк на должность помощника командира…

– Какое правительство было в городе Киеве, когда ты туда приехал?

– Украинская рада…

– Значит, ты стал работать на Украинскую раду?!

– Да…

– Почему?

– Хотел летать…

– Летать, говоришь?

– Да. Вся моя жизнь, все сознательные поступки были подчинены одному только желанию летать, гражданин начальник…

– И ради желания этого ты был готов предавать, верно?!

– Нет. Никогда и никого не предавал и даже наоборот…

– Наоборот?! Сейчас проверим! Подвергся ли ты каким-либо репрессиям со стороны властей немецких оккупационных войск и правительства Украинской рады?

– Нет, никаким репрессиям я не подвергался…

– Почему?!

– Думаю, потому, что это происходило в скотское время, когда солдата не брали в плен, и, если только немедленно не расстреливали, тотчас предлагали перешить погоны. Я не подвергся репрессиям, потому что каждый специалист, особенно столь редкий, был на отдельном счету…

– Каждый безвольный специалист!

– Это вопрос дискуссионный, гражданин начальник. Я могу попросить у вас закурить?

– А отчего же не попросить, раз ты у нас такой шелковый вдруг стал, попроси!

– Прошу…

– По всей форме попроси, гнида!

– Гражданин начальник, я, Нестеренко Петр Ильич, прошу у вас закурить…

– Что, успокоиться хочешь?

– Скучаю по пеплу…

– Ты смотри-ка, а! Все-таки хочешь убедить меня, что не трус, да? По морде получил и опять шутишь?

– Не трус, да…

– А тогда на вот тебе, бери!

Остатки злобы. Закипающую агрессию просто так не побороть. Ударив один раз, Перепелица не выдерживает и повторяет аттракцион.

– На, сука! На!

На этот раз он попадает в переносицу и в висок. Удары его по-прежнему увесистые и точные. Перепелица расстегивает засаленный ворот и, встав из-за стола, вновь возвышается надо мной:

– Так что ты делал в Киеве, гнида?

– В Киеве я проживал до занятия его Петлюрой, то есть до июня месяца, но это не точно, – пытаясь сосредоточиться, сплевывая кровь, отвечаю я.

– Чего ты тут разлегся? Вставай!

– Слушаюсь, гражданин начальник…

– И кровь утри!

– Секунду…

Пока я пытаюсь встать, Перепелица не смотрит на меня. В этот момент следователь вспоминает об одной из своих непосредственных обязанностей. Перепелица подходит к стулу, с которого только что сбил меня, и начинает внимательно осматривать его. Такая работа. Перед каждым новым допросом следователю надлежит тщательно изучать мебель во избежание обмена информацией между заключенными. Выходит – забыл! Подобно скрипичному мастеру, который сосредоточенно просматривает каждый сантиметр деревянной поверхности, Перепелица ищет на стуле зарубки или хлебные мякиши. Если я умру здесь и сейчас, следователю ничего не будет, однако, если вдруг выяснится, что кто-то из арестантов сумел оставить послание, быть беде! Вот и ответ. В действительности Перепелица ненавидит меня уже за то, что каждый день ему приходится осматривать стулья, в то время как еще несколько лет назад он был вынужден засовывать руки по самые локти в парашу, ведь даже там, по мнению советской власти, поганая контра могла оставлять тайные сообщения. Перепелица до сих пор помнит тот запах и ненавидит всякого человека, из-за которого когда-то ему приходилось закатывать рукава.

Сегодня Перепелица впервые избивает меня. С одной стороны, ничего особенного в этом нет, с другой – все же и некоторая веха в наших отношениях.

Терпение человека измеряется его способностью выдерживать иронию и сарказм. Перепелица в этом смысле слаб, хотя и сдерживался два допроса.