Крэнфорд

После обеда мисс Поль пришла к мисс Мэтти рассказать ей о своем приключении, настоящем приключении, случившемся с ними на утренней прогулке. Они не знали, по какой дорожке пойти, проходя полями, чтоб отыскать старуху, и остановились осведомиться в гостинице, у столбовой дороги в Лондон, миль около трех от Крэнфорда. Добрая женщина просила их присесть и отдохнуть, пока она сыщет мужа, который растолкует им дело лучше, чем она; пока они сидели в усыпанной песком столовой, пришла девочка. Они подумали, что она хозяйкина и начали с ней какой-то пустой разговор; но мистрисс Робертс, воротившись, сказала им, что это единственная дочь мужа и жены, проживавших в её доме. И она начала длинную историю, из которой леди Гленмайр и мисс Поль могли только понять, что, недель шесть назад, легкая тележка сломалась прямо против их двери, а в этой тележке были двое мужчин, одна женщина и это дитя. Один из мужчин серьёзно ушибся, костей не переломал, а только повредился, как выразилась хозяйка; но он, вероятно, подвергся какому-нибудь внутреннему повреждению, потому что с-тех-пор хворал в её доме; за ним присматривала его жена, мать этой девочки. Мисс Поль спросила, кто он такой, на что он похож. Мистрисс Робертс отвечала, что он не был похож ни на джентльмена, ни на простого человека; не будь они с женою такие скромные и тихие люди, она сочла бы их фиглярами, или чем-нибудь в этом роде, потому что у них в тележке был преогромный ящик, наполненный неизвестно чем. Она помогала развязывать его и вынуть оттуда белье и платье, а другой мужчина, его брат, как она полагала, ушел с лошадью и тележкой. Мисс Поль начала тут нечто подозревать и выразила свою мысль, что несколько странно, как это, и ящик, и тележка, и лошадь, все вдруг исчезло; но добрая мистрисс Робертс пришла в совершенное негодование при этих намеках мисс Поль, и так рассердилась, как будто мисс Поль назвала ее самое плутовкой. Как самый лучший способ разуверить дам, она придумала попросить их посмотреть на жену, и мисс Поль сказала, что нельзя было сомневаться в честном, утомленном и смуглом лице женщины, которая при первом нежном слове леди Гленмайр залилась слезами, но перестала рыдать по слову хозяйки, которая просила её засвидетельствовать о христианском милосердии мистера и мистрисс Робертс. Мисс Поль перешла к другой крайности и поверила грустному рассказу также, как прежде сомневалась. Как доказательство её пристрастия в пользу бедного страдальца может служить то, что она нисколько не устрашилась, когда нашла, что страдалец этот был никто другой, как наш синьор Брунони, которому весь Крэнфорд приписывал все бедствия в эти шесть недель. Да! жена его сказала, что настоящее его имя Самуэль Броун; «Сэм», она называла его, но мы до конца предпочитали называть его «синьор»: это звучало гораздо лучше.

Разговор с синьорой Брунони кончился тем, что было решено посоветоваться с доктором, а все издержки по этому предмету леди Гленмайр обещала взять на себя; вследствие чего она отправилась к мистеру Гоггинсу просить его побывать в тот же день в Восходящем Солнце и удостовериться, в каком состоянии находится синьор Брунони; мисс Поль изъявила желание перевести его в Крэнфорд, чтоб он мог находиться на глазах у мистера Гоггинса, и взялась отыскать квартиру и уговориться насчет платежа. Мистрисс Робертс была добра сколько возможно; но нельзя было не приметить, что долгое пребывание синьоров имело некоторое неудобство.

До ухода мисс Поль мы с мисс Мэтти были столько же заняты утренним приключением, сколько и она. Мы говорили о нем целый вечер, рассматривали его со всех возможных сторон и легли спать беспокоясь, узнаем ли утром от кого-нибудь что думал и предписал мистер Гоггинс. Хотя мистер Гоггинс, как мисс Мэтти замечала, говорил «краля», вместо дамы и называл преферанс «преш», однако ж она верила, что это был предостойный человек и преискусный доктор. Точно, мы немножко гордились нашим крэнфордским доктором и часто желали, слыша о болезни королевы Аделаиды, или герцога Веллингтона, чтоб они послали за мистером Гоггинсом; но, рассудив хорошенько, были даже рады, что они не посылали за Гоггинсом; заболевши, что б мы делали, если б мистер Гоггинс был пожалован в лейб-медики? Как доктором, мы им гордились, но как мужчиной, или, лучше, как джентльменом – нет, мы только могли качать головой над ним и его фамилией и желать, чтоб он прочитал письма лорда Честерфильда в те дни, когда его манеры требовали улучшения. Совсем тем мы считали его приговор в деле синьора непогрешительным; и когда он сказал, что, при попечениях и внимании, он может поправиться, мы уже за него не боялись.