Крэнфорд

– Батюшка приучил нас, начала она: – вести дневник в два столбца на одной стороне; мы должны были писать утром, что мы предполагали должно было случиться в наступающий день, а вечером записывали на другой стороне, что действительно случилось. Некоторым людям было бы грустно рассказать свою жизнь (при этих словах слеза упала на мою руку); я не хочу сказать, чтоб моя жизнь была грустна, только она была так непохожа на то, чего я ожидала. Я помню, в один зимний вечер, сидели мы с Деборой обе в спальне у камина – помню как будто это случилось вчера – сидели и строили планы о нашей будущей жизни; обе строили мы планы, хотя говорила только она одна. Она говорила, что желала бы выйти за пастора и писать за него проповеди; а вы знаете, душенька, она никогда не была замужем и, сколько я знаю, она во всю свою жизнь никогда не говорила с холостым пастором. Я не была честолюбива и не могла писать проповеди, но думаю, что могла бы управлять домом (матушка называла меня своей правой рукой); я всегда так любила детей, что самые застенчивые малютки протягивали ко мне свои ручонки. Когда я была молоденькая, я проводила половину времени, нянчась с детьми в соседних избушках, но я не знаю, как это случилось, только я стала печальна и серьёзна, а это произошло года два спустя, и малютки стали от меня отвертываться. Поэтому я боюсь, что отвыкла от них, хотя люблю детей по-прежнему и сердце мое как-то странно затоскует, когда я увижу мать с ребенком на руках. Вот, душенька (внезапно вспыхнувшее пламя в камине показало мне, что глаза её были полны слез и пристально устремлены как будто на то, что могло бы случиться), знаете ли, я иногда вижу во сне, что у меня есть ребенок, всегда тот же самый – девочка лет двух, никогда не старше, хотя я вижу ее во сне уж несколько лет. Я никогда не вижу, что она говорит и что она делает; она очень спокойна и тиха, но приходит ко мне, когда ей очень грустно или очень весело, и я просыпаюсь, чувствуя, как её ручонки обвивают мою шею. Только в прошлую ночь, может быть, потому, что я заснула, думая об этом мячике для Фебы, моя маленькая любимица явилась ко мне во сне и подставила свой ротик, чтоб я его поцеловала, точно так, как, я видела, делают настоящие малютки с настоящими матерями, когда идут ложиться спать. Но все это глупости, душенька! только не пугайтесь предостережений мисс Поль о замужестве. Я полагаю, что оно может быть очень счастливым состоянием; небольшое легковерие приятно услаждает жизнь и лучше всегдашних сомнений, подозрений и неприятностей во всем.

Если б я расположена была пугаться замужества, то, конечно, не по милости мисс Поль, а вследствие участи бедного синьора Брунони и его жены; а все-таки поощрительно было видеть, как, несмотря на все свои заботы и печаль, они думали друг о друге, а не о себе; и как сильны были их радости, если они касались которого-нибудь из супругов или маленькой Фебы!

Синьора рассказала мне однажды очень много о их прежней жизни. Этому подал повод мой вопрос: справедлив ли рассказ мисс Поль о близнецах. Но синьора, или (как мы узнали, она предпочитала, чтоб ее называли мистрисс Броун), сказала, что это совершенно справедливо, что её деверя многие принимали за её мужа, что весьма было им полезно в их занятиях.

– Хотя, продолжала она – я не могу понять, как могут принимать Томаса за настоящего синьора Брунони, но он говорит, его принимают за синьора, и я полагаю, надо ему верить. Я не говорю, чтоб он не был добрый человек; я не знаю, как мы бы расплатились по счету в Восходящем Солнце, если б он не прислал денег; но люди верно мало понимают в искусстве, если могут принимать его за моего мужа. Вот, например, мисс, в штуке с шариком, когда муж мой широко растопырит пальцы и повертывает мизинцем с таким грациозным видом, Томас сжимает руку кулаком, как будто у него в ней спрятано много шариков. Кроме того, он никогда не бывал в Индии и не понимает, как надо надевать тюрбаны.

– А вы разве были в Индии? спросила я, несколько удивленная.