Крэнфорд

– О, да! и оставались там несколько лет. Сэм был сержантом в 31-м полку; и когда полк послали в Индию, мне тоже достался жребий[12] и я была так рада; разлука с моим мужем была бы для меня медленной смертью. Но, право, мисс, если б я знала все, не лучше ли мне было умереть на месте, нежели претерпеть все, что я вынесла с-тех-пор. Конечно, я успокаивала Сэма и была с ним; но, мисс, я лишилась шестерых детей, сказала она, смотря на меня тем же странным взором, который я примечала только в глазах матерей, у которых дети умерли; она взглянула с каким-то диким выражением глаз, как бы отыскивая то, чего они никогда не могут найти. – Да! шестеро умерли в этой ужасной Индии. Я думала, что не буду в состоянии никогда больше любить детей; а когда рождался новый ребенок, я не только любила его, но в нем и всех умерших прежде его братьев и сестер. Перед рождением Фебы я сказала мужу: «Сэм, когда родится ребенок и я буду здорова, я оставлю тебя; это жестоко подрежет мое сердце; но ведь если и это дитя тоже умрет – я помешаюсь. Помешательство есть уже во мне и теперь; когда же ты отпустишь меня в Калькутту с ребенком на руках, я пойду пешком, стану копить и экономничать и просить только, чтоб получить проезд в Англию, где наш ребенок будет жив.» Господь да благословит его! Он позволил мне идти, откладывал жалованье, а я сберегала каждую копейку, которую получала за стирку, или за что-нибудь другое. Когда родилась Феба и здоровье мое поправилось, я отправилась. Путь был уединенный, чрез густые леса, темные от огромных деревьев, вдоль по реке (но я выросла близь Авона в Варвикшайре, и мне в этом шумном течении было что-то знакомое), от места до места, от деревни до деревни шла я одна, с ребенком на руках. Туземцы были очень ласковы. Мы не могли понимать друга друга, но они видели ребенка у моей груди, подходили ко мне, приносили рису и молока, а иногда цветов; у меня есть еще сухие цветы. Наутро я так устала! Они хотели, чтоб я осталась с ними; это я поняла, старались испугать меня густым лесом, который, точно, казался очень темен и страшен; но мне чудилось, будто смерть гонится за мною и хочет отнять у меня ребенка; что я должна идти, идти… Я думала: Господь заботится о матерях с-тех-пор, как создан мир. Он позаботится и обо мне. Я простилась с ними и пустилась снова в путь. Один раз, когда девочка моя захворала и нам обеим нужно было отдохнуть, он привел меня к месту, где я нашла доброго англичанина, проживавшего между туземцев.

– И вы наконец дошли благополучно до Калькутты?

– Да-с, благополучно. О! когда я узнала, что мне остается только два дня пути, я поблагодарила Бога за Его великое милосердие. И поступила служанкой к больной даме, которая очень полюбила мою малютку на корабле. Через два года Сэм получил отставку и воротился к нам. Тут он вздумал заняться чем-нибудь, но он не знал ничего; только как-то давно, давно выучился он штукам у индийского фокусника; вот он и начал давать представления. Пошло так хорошо, что он просил Томаса помочь ему, пригласил его, как помощника, знаете, а не как другого фокусника, хотя Томас теперь занимается этим сам. Но для нас сходство между близнецами было большой подмогой, и много штук славно сошли с рук. А Томас, брат добрый, только не так хорош, как мой муж, и я не знаю, как могут принимать его за синьора Брунони.

– Бедная Феба! сказала я, вернувшись мысленно к ребенку, которого она несла на руках целые сотни миль.

– Ах, вы говорите справедливо! Я никогда не думала, что взращу ее, когда она занемогла в Чундерабаде; но этот добрый, ласковый Ага Дженкинс принял нас к себе в дом, что, конечно, спасло ее.

– Дженкинс! сказала я.

– Да, Дженкинс. Верно, все из этой фамилии добры; вот хоть эта добрая старая дама, которая приходит каждый день брать Фебу гулять…

Но в голове моей мелькнула мысль: не пропавший ли Питер этот Ага Дженкинс? Правда, многие уведомляли о его смерти; но и то правда, что некоторые рассказывали, будто он возвысился до степени великого тибетского ламы. Мисс Мэтти думала, что он жив. Я хотела осведомиться.

Част третья и последняя

I. Помолвлены

Был ли Ага Дженкинс в Чундерабаддаде «бедным Питером» из Крэнфорда, или нет? как сказал кто-то – вот в чем вопрос.

У меня дома, когда людям нечего больше делать, меня осуждают за недостаток скромности. Нескромность – это мой главнейший недостаток. У каждого есть свой главнейший недостаток, нечто в роде отличительной черты характера, pièce de resistance для нападок друзей, на который они обыкновенно и нападают с усердием. Мне надоело получать упреки в нескромности и в неосторожности, и я решилась, по крайней мере на этот раз, выказать себя образцом благоразумия и мудрости. Я даже и не намекнула о моих подозрениях относительно Аги. Я хотела собрать доказательства и изложить их дома перед батюшкой, семейным другом обеих мисс Дженкинс.