Крэнфорд

Но это были самые искусные подвиги в рисовании, и не думаю, чтоб с ними можно было уйти далеко. Что касается до отрасли серьёзного английского образования – женского рукоделья и географии с арифметикою – чему бралась учить начальница женского пансиона, в который все крэнфордские купцы посылали своих дочерей, глаза мисс Мэтти изменяли, и я сомневаюсь, могла ли она счесть нитки в гарусном шитье, или достодолжно оценить различные тени, требуемые для лица королевы Аделаиды в вышивании шерстями, теперь самом модном рукоделье в Крэнфорде. Что касается до употребления глобусов, с которыми я никак не могла сладить сама и потому, может быть, была не совсем хорошей судьей о способностях мисс Мэтти к обучению этой отрасли воспитания; но мне казалось, что экватор, тропики и тому подобные мистические круги были для неё истинно-мнимыми линиями, и что она смотрела на знаки зодиака как на остатки чернокнижия.

В деле искусств она гордилась только уменьем делать фитили, чтоб зажигать свечи, или, как она их называет, fidibus, из разноцветной бумаги, вырезанной наподобие перьев, и вязаньем подвязок самых превосходных узоров. Я сказала однажды, получив в подарок такую вязаную пару, что очень желала бы потерять одну на улице, чтоб заставить ею полюбоваться, но нашла, что эта шуточка, кажется, очень невинная, до такой степени оскорбила её чувство приличия и была принята с таким серьёзным испугом, как бы искушение не увлекло меня на самом деле, что я сожалела, зачем сказала это. Эти нежно сработанные подвязки, сотня разноцветных свечных фитилей, подмотки, намотанные шелком по фантастическому способу, были верными признаками благосклонности мисс Мэтти. Но захочет ли кто платить за то, чтоб дети выучились таким искусствам? и захочет ли мисс Мэтти продавать, из-за прибыли, искусства и сведения, из которых она делает вещи ценные для тех, кто ее любит?

Я возвратилась к чтению, письму и арифметике; читая главу из Библии каждое утро, она всегда кашляла, когда дело доходило до длинных слов. Я сомневалась, в состоянии ли она докончить главу даже при помощи всего своего кашля. Писала она хорошо и четко, но правописание!.. Она думала, что чем страннее будет её слог, чем более она будет в нем затрудняться, тем большую любезность окажет она своему корреспонденту, и слова, которые она ставила почти правильно в своих письмах ко мне, становились сущими загадками, когда она писала к моему отцу.

Нет! ничему она не могла научить возрастающее поколение Крэнфорда; оно могло учиться у неё разве только подражать её терпению, смирению, кротости, уменью не завидовать тому, чего она не умела делать. Я обдумывала об этом, покуда Марта не доложила об обеде с лицом, раздувшимся и распухшим от слез.

У мисс Мэтти были некоторые особенности, которые Марта считала причудами, нестоящими внимания, и детскими фантазиями, от которых старая, пятидесятивосьмилетняя дама должна постараться отстать. Но в этот день на все обращалось самое заботливое попечение. Хлеб был разрезан с совершенством, доведенным до идеала в воображении мисс Мэтти, так, как любила её мать; занавесы были задернуты так, чтоб закрыть голую кирпичную стену соседней конюшни, и чтоб показать нежные листки тополя, находившегося тогда во всей своей весенней красоте. Тон Марты с мисс Мэтти был точь-в-точь такой, какой эта добрая, грубая служанка сохраняла для маленьких детей и каким она никогда не говорила с взрослыми.

Я забыла сказать мисс Мэтти о пудинге и боялась, что она станет кушать его, как должно; у ней в этот день было очень мало аппетита; я воспользовалась тем временем, когда Марта унесла блюдо, чтоб ввести ее в секрет. Глаза мисс Мэтти наполнились слезами; она не могла даже выговорить ни слова, чтоб выразить удивление или восхищение, когда Марта воротилась, неся торжественно пудинг, сделанный удивительно, в виде лежачего льва. Лицо Марты сияло торжеством; она поставила его перед мисс Мэтти с ликующим: «вот!» Мисс Мэтти хотела изъявить благодарность, но не могла; она взяла руку Марты и с жаром ее пожала, отчего Марта расплакалась и я сама с трудом могла сохранить приличное спокойствие. Марта бросилась вон из комнаты, а мисс Мэтти должна была прокашляться раз или два прежде, чем могла заговорить. Наконец она сказала:

– Я хотела бы сохранить этот пудинг под стеклом, душенька!

Мысль о возлежащем льве с его изюмными глазами, на почетном месте над камином, рассмешила меня до истерики и я начала хохотать, что несколько удивило мисс Мэтти.

– Я уверена, душенька, что видела под стеклом вещи гораздо менее достойные внимания, сказала она.

И я также, да еще как часто. Я постаралась успокоиться, но с трудом могла удержаться от слез, и мы обе напали на пудинг, который был тонко превосходен, только каждый кусок, казалось, давил нас – так наши сердца были переполнены.