Крэнфорд

– Ну точно так, сударыня. Я, право, говорил по сердечному расположению, хоть немножко одурел, что мне так вдруг вбили в голову женитьбу, и не могу выразиться по приличеству. А право, охоты у меня довольно и, дай срок, привыкну. Ну, девка, полно хныкать, к чему дуешься, коли я подхожу?

Последнее было сказано sotto voce и имело следствием заставить Марту броситься стремглав из комнаты; жених побежал за нею успокаивать ее. Мисс Мэтти заплакала от чистого сердца и объяснила это тем, что мысль о скором замужестве Марты совершенно ее поразила, и что она никогда не простит себе, что заставила бедняжку поспешить. Я кажется, больше сожалела о Джиме; но обе мы с мисс Мэтти оценили добрые расположения доброй четы, хотя говорили об этом мало, а напротив того, очень много о выгодах, невыгодах и опасностях брака.

На следующее утро, очень рано, я получила записку от мисс Поль, так таинственно-сложенную и столькими печатями запечатанную, что не могла распечатать и должна была разорвать бумагу. Что же касается до содержания, я с трудом могла понять его – до того оно было запутано и загадочно. Я успела, однако, понять, что мисс Поль просит меня к себе в одиннадцать часов; одиннадцать было написано и прописью и числами, а утром два раза подчеркнуто, как будто я могла вздумать прийти в одиннадцать часов ночи, между тем, как весь Кренфорд обыкновенно лежит в постели и спит глубоким сном в десять часов. Подписи не было, исключая начальных букв имени и фамилии мисс Поль; но так как Марта, подавая мне записку, сказала: «мисс Поль приказала кланяться», то не требовалось колдовства, чтоб узнать, кто прислал ее; а так как имя особы, написавшей записку должно было оставаться в тайне, то хорошо случилось, что я была одна, когда Марта подала ее.

Я отправилась к мисс Поль. Дверь отворила мне её маленькая служанка, Лидзи, в праздничном наряде, как будто какое-нибудь важное происшествие предстояло в этот будничный день. Гостиная была убрана сообразно с этой мыслью. Стол был накрыт лучшею скатертью с нужными материалами для письма. На небольшом столике стоял поднос с только что откупоренной бутылкой настойки из скороспелок и несколькими бисквитами. Сама мисс Поль была в торжественном уборе, как будто для приема гостей, хотя было только одиннадцать часов. Мистрисс Форрестер, которая была тут, плакала тихо и грустно, и мой приход вызвал новые слезы. Прежде чем мы кончили обычные приветствия, произнесенные с плачевной таинственностью, раздался новый стук и явилась мистрисс Фиц-Адам, раскрасневшаяся от ходьбы и волнения. Казалось, что все это были гостьи приглашенные, потому что мисс Поль сделала разные приготовления, чтоб приступить к открытию митинга, поправила огонь, растворила и затворила дверь, прокашлялась и высморкала нос. Потом посадила нас всех вокруг стола, позаботившись поместить меня напротив себя, и напоследок осведомилась у меня, справедливо ли, как она того опасалась, грустное известие, что мисс Мэтти лишилась всего своего состояния?

Разумеется, я могла отвечать только «да», и никогда не приводилось мне видеть более неподдельной печали, как та, которая выразилась теперь на лицах трех женщин, сидевших передо мной.

– Я желала бы, чтоб мистрисс Джемисон была здесь, сказала наконец мистрисс Форрестер; но, судя по лицу мистрисс Фиц-Адам не разделяла этого желания.

– Но и без мистрисс Джемисон, сказала мисс Поль, с выражением оскорбленного достоинства в голосе: – мы, кренфордские дамы, собравшиеся в моей гостиной, можем решить что-нибудь. Я полагаю, что ни которая из нас не может назваться богатой, хотя все мы обладаем приличным состоянием, достаточным для особ со вкусом изящным и утонченным, которые, если б даже имели возможность, не предались бы пошлому чванству.

Тут я приметила, что мисс Поль взглядывает на небольшую бумажку, скрытую в руке её, на которой, я полагаю, она сделала некоторые отметки.