Крепитесь, други!

— Наш президент требует от вас извинений и бесплатного повтора рекламы в качестве возмещения моральных убытков, — не без торжества закончила секретарша, забыв дружеские отношения.

Газету уже принесли. Лада сверила телефоны в договоре и в рекламе, убедилась в ошибке и стукнулась в кабинет Валентины.

— Валентина Сергеевна, можно к вам?

— Заходи, красавица. Что у тебя?

Лада рассказала. Валентина сделала большие глаза, потом рассмеялась, потом обхватила голову руками.

— Какой ужас! Нарочно не придумаешь! И чего они хотят?

— Извинений и бесплатного повтора.

Валентина задумалась, качая головой вправо и влево, как бы разводя мысленно спорящие стороны.

— Это ошибка газеты, мы тут не при чем. Насчет извинений — сколько угодно, брань на вороту не виснет, а с бесплатным повтором ничего не получится. Ссориться с редакцией я не собираюсь, платить за чужие ошибки — тем более… Сделаем так. Ты принесешь наши искренние сожаления, и в знак раскаяния и доброй воли предложишь неслыханную скидку. Двадцать процентов.

— Но это же обычная скидка, — простодушно возразила Лада.

— Они об этом не знают. Нет? Объясняю. «Только для вас, — скажешь ты, — только ввиду стихийного бедствия и рокового стечения обстоятельств». Понятно? Учись хитрить, девочка, на рынке работаешь.

С тяжелым сердцем Лада поехала на Кожевническую набережную. На Белорусской шел ремонт эскалатора, пришлось ехать по кольцевой линии, в толчее вокзальных «гостей столицы». На Краснопресненской многие вышли, вагон опустел, но она не села, бережа от складочек светлое пальто и шерстяное платье, зато набились с узлами и чемоданами на Киевском вокзале. Она стояла в уголке у не открывающейся двери и собирала дань с пассажиров. Смотрят. Как хорошо! Раньше в этом была новая мука, а теперь радость. В ее стеснительности любующиеся взгляды эти выручали как друзья, подпитывали уверенностью, без них снова становилось шатко.

Вот смотрит, не отрываясь, молодой военный с одной звездочкой на погонах, вот с мальчишкой-студентом она встретилась глазами, женщины тоже обращают внимание на ее лицо, по-разному, чаще по-доброму… А вот мужчина — пожилой, лет за тридцать, с лысиной — сделал вид, что уступил место тетке с корзинами, приблизился и стал смотреть на нее в упор. Лада смутилась. Только бы не покраснеть! Стихи, стихи читать, как молитву.

И любой колени склонит
Пред тобой,
И любой цветок уронит
Голубой.

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция Парк Культуры».

Пассажиры стеснились к выходу. Уходя, мужчина коснулся ее рукава и доверительно шепнул на ухо.

— Красивым девушкам очень к лицу улыбка. Советую.

Она вспыхнула. Улыбка, конечно улыбка! Таинственная, как на Востоке, загадочная, в уголках губ, как у Джоконды. О, счастье! Она окинула вагон смелым взглядом.

На Октябрьской вошли двое. Одни высокий, Громадина, другой пониже, оба с яркими спортивными сумками. Освободилось крайнее, возле нее, место. Оба вопросительно посмотрели на нее. Она отрицательно качнула головой. Сел высокий и с живостью повернулся к ней.

— А почему вы не сели?

Она улыбнулась уголками губ.

— Не хочу.

И сразу град вопросов.

— Вы с работы? Из института? Вы свободны сегодня вечером? — снизу смотрели смелые и веселые глаза Громадины, под расстегнутой курткой поблескивал олимпийский значок.

Лада смутилась, ответила что-то и вдруг покраснела совсем по-детски, с капельками пота над верхней губой.

Он опешил.

— Вы такая скромная? Не ожидал, не ожидал, — и что-то сказал другому про пот на верхней губе, про то, что не ожидал.

Еще два-три вопроса, ее сердитый неумный ответ и все было кончено. На Павелецкой они вышли, не оглянувшись, не пропустив ее вперед.

На эскалаторе Лада стояла, отвернувшись к стене, чтобы не видели ее слез. Что за мучительный день! И впереди не легче…

Просторный городской автобус с треугольной звездочкой на капоте, «мерседес,» после крутых поворотов помчался вдоль набережной Москвы-реки. Еще лежал лед, серый, грязный, как всегда в конце зимы да в промышленном районе, хотя от промышленности этой остались рожки да ножки. Лада смотрела в окно. Что делать? Вот и красивая стала, а счастья нет… Не доезжая до красно-белого корпуса старинной фабрики, «украшенной» вдоль всего фасада темной и толстой вентиляционной трубой, она вышла из автобуса, вернулась против хода метров на семьдесят, свернула в переулок. Множество вывесок украшали вход в каждый подъезд невысокого дома, половину его занимало какое-то серьезное учреждение, возле которого, отражаясь в холодных лужах, прогуливался милиционер.

«Уж не то ли это учреждение — жертва газетной опечатки?» — покосилась она на милиционера, осторожно прошла мимо, вошла в подъезд и позвонила в офис «Фототоваров».

Президент выскочил к ней с глазами волка, белыми от ярости. Казалось, он готов был разорвать ее в клочья!

— На западе с вас содрали бы двести процентов в счет ущерба! Ваше счастье, что много звонков! — бессвязно закричал он и скрылся у себя.

«Неужели такова внутренняя среда этой фирмы?» — поежилась она.