Крепостная

Когда около восьми Андрей зашел на кухню, собираясь позавтракать, там уже находились Матрена, Михей — дворник — и три дворовые девки в простых платьях из темного сукна, которые помогали на кухне. Елагин прошел внутрь и сухо поздоровался со всеми. Проша и Маня, которые стояли у хозяйственного стола, нарезая овощи, невольно повернули на его голос головы и удивленно уставились на молодого человека, увидев его гладко выбритым. Отчего-то девицы быстро о чем-то зашушукались и, пытливо глядя на Андрея, смущаясь, захихикали. Дуня, которая мыла посуду, тоже обернулась. Елагин проигнорировал косые взоры девиц и уселся за дубовый обеденный стол.

— Оладушек изволите откушать, Андрей Прохорович? — услужливо спросила кухарка, приблизившись к управляющему.

Андрей обратил благодарный добрый взор на пожилую женщину и глухо заметил:

— Да, Матрена попробую, спасибо.

— Сейчас подам, — довольно кивнула та и поспешила к плите.

Елагин вновь нехотя перевел глаза на трех молодых девок, которые стояли неподалеку. Они то и дело, бросали на него долгие призывные взоры и как-то глупо хихикали, перестав резать овощи. Чувствуя, что это повышенное внимание совсем ему не по душе, Андрей, не выдержав, строго вымолвил:

— У вас что, дел нет? Что уставились-то, на мне узоров нет!

Молодой человек поочередно зыркнул на них ледяным недовольным взглядом, и девушки отвернулись, продолжая делать свои дела. И лишь Проша, явно не смутившись от выпада Елагина, как-то криво усмехнулась, но так и продолжала глазеть на него. Матрена быстро поставила перед молодым человеком большую тарелку с горячими оладьями и глубокую миску со сметаной. Андрей чуть отлил в свою тарелку. Взяв оладушку, он, обмакнув ее в сметану, откусил.

Проша, так и не спуская с Елагина внимательных заискивающих глаз, медленно подошла к молодому человеку. Остановившись через стол от него и глядя в упор на Андрея, проворковала:

— А че это вы, Андрей Прохорович, сегодня у нас такой красивый? Побрились никак?

— Не твоего ума дело, — пробубнил Андрей, смутившись, и уткнулся глазами в тарелку. Он взял вторую оладушку.

— Никак жениться надумали? — вдруг громко произнесла Проша. Елагин метнул на нее предостерегающий хмурый взор и вновь уткнулся взглядом в тарелку, проигнорировав наглый вопрос девушки. Остальные девки глупо захихикали, вновь уставившись на Елагина, а Матрена охнула.

— Прошка, сходи на двор, зелени мне нарви, — велела ей строго кухарка, видя, что обнаглевшая Прасковья прямо прилипла к управляющему и не дает ему спокойно есть. Но та даже не сдвинулась с места, а нагло уселась на скамью напротив Андрея и, как-то уж больно призывно улыбнувшись, произнесла:

— Так вы меня в жены возьмите, Андрей Прохорович. Уж я бы вовсе не против была…

— Прошка! — возмутилась Матрена.

Елагин же, подняв взор на Прошу, вмиг рассердился и, испепеляя девицу злым взглядом, прочеканил:

— Всыпать бы плетей по твоему длинному языку, может, тогда помолчишь немного.

— Только стращать и умеете, — проскрежетала обиженно Проша. — А может, я так смогу зацеловать, что вовек другую девку не захотите…

— Ты что, совсем ошалела? — грозно произнесла Матрена и, подойдя к девушке, со всей силы стукнула ее половником по плечу. — Иди на двор, кому сказала! Дай спокойно поесть Андрею Прохоровичу!

Елагин холодно и безразлично усмехнулся и вновь опустил глаза в тарелку. Проша тут же взвилась с места и почти бегом устремилась на двор. Матрена же, увидев, что пальцы правой руки молодого человека изранены, а платок насквозь пропитался кровью, воскликнула:

— Позвольте, я перебинтую руку вам, Андрей Прохорович?

— Буду признателен вам, Матрена Никитична, — ответил тихо Андрей, печально улыбнувшись женщине.

Прошло три дня. Как и накануне с позволения Урусова, Груша с утра занималась цветами в оранжерее. Константин в настоящее время довольный, умиротворенный по утрам после завтрака занимался делами: решал разные вопросы с поверенными, принимал просителей, разбирал корреспонденцию. Весь последний месяц по причине нездоровья князя и его постоянного хмельного дурмана дела оставались в беспорядке. Теперь же, получив желанную девушку и ежедневно наслаждаясь ее обществом, сладостной близостью и осознанием того, что Груша полностью принадлежит ему, Урусов вновь начал заниматься делами своих имений и предприятий.

От нечего делать Груша выпросила у Константина позволения по утрам до обеда возиться в старой оранжерее с цветами. Здесь девушка была истинно счастлива. С любовью пересаживая, обрезая и облагораживая розы, пионы и другие растения, она словно погружалась в иной мир. Мир ее счастливого детства, радужных грез и былого. Здесь, среди зеленых благоухающих растений-друзей, ее не посещали ни удушливое состояние тревоги от того, что она, забыв про девичью честь, стала любовницей князя, ни гадливое чувство неприязни, которое возникало у нее, едва Урусов оказывался рядом. Наконец, здесь, в этом зеленом мире, не было злобы Андрея, который за последние три дня просто измучил ее своими обидными словами.