Крепостной Петербург пушкинского времени

Для оброчных крестьян, занимавшихся торговопромышленными делами, оброк принимал часто форму подоходного налога, достигавшего в некоторых случаях десятков тысяч рублей. Помимо оброка, на крестьянина возлагался еще ряд грубо вымогавшихся повинностей, грозивших, однако, жестокой карой, в случае их невыполнения. В Лужском уезде, под Петербургом, в имении жены генерал-майора Буткевича (ее дочь, Екатерина Буткевич, в замужестве гр. Стройновская, увековечена Пушкиным под именем «гордой графини» в «Домике в Коломне») 300 человек крестьян, помимо обязательных 10 руб. оброка, должны были ежегодно доставлять помещице запасы хлеба, овса, гороха, конопли, сена (800 пудов) и т. д. Эти поборы вызвали, наконец, на рубеже ХVIII-ХIХ веков открытое волнение среди крестьян Буткевичей. Некоторые из них поплатились за это арестом, другие были наказаны кнутом. Главного же «зачинщика» сослали в Сибирь.

У знатных петербургских вельмож оброк редко превышал 10 руб. в год. Оброчные Юсупова, ярославцы, платили 7–8 руб. сер. в год. столько же, примерно, платили и приходившие в Петербург, на заработки, казенные крестьяне. Положение их фактически, немногим отличалось от положения крепостных. Лишь помещика для них, по выражению Cперанского, заменяли земские исправники, с тою токмо разностью, что они переменяются, что на них есть некоторые способы к управе». Чрезвычайно интересна характеристика положения казенных крестьян, данная шефом жандармов А. Бенкендорфом. В своем отчете Николаю I за 1835 г. III Отделение отмечало, что «казенные крестьяне — сия значительная часть нашего народонаселения, почти повсеместно находятся в самом худшем положении. Не имея должного надзора или, лучше сказать, не имея никакого за собою надзора, и, будучи жертвою своих Голов и алчной земской полиции, они год от года беднеют и развращаются». От казенного крестьянина, уходившего на заработки, требовалось только, по словам Н. И. Тургенева, — быть в полном расчете с «миром».

Еще тяжелее было положение крестьян удельного ведомства. Они обыкновенно «побирались по миру». За Калугой, — передает свои детские воспоминания П.А.Кропоткин, — приходилось проезжать через необычайно бедную деревню — «Это удельные!» — разъясняли сведущие люди. Между тем в 50-х годах общее число удельных крестьян достигало 803 407 чел.

Некоторые данные о петербургских «оброчных» тридцатых годов прошлого века дает недавно опубликованная работа В. Кашина «Экономический быт и социальное расслоение крепостной деревни в ХIХ веке», основанная на изучении юсуповских вотчинных архивов. С наступлением зимы, юсуповские крепостные тысячами приходили на заработки в столицу. Как докладывала костромская вотчина Юсуповых, «в домах находятся только не могущие идти в Петербург престарелые и малолетние». «У нас при мирском собрании говорить некому, докладывал один староста, — все бабы, а мужья на чужой стороне».

Юсуповские крестьяне работали в Петербурге, по преимуществу, «по мастерству сальных свечей», возвращаясь в деревню с наступлением лета. Из другой юсуповской вотчины, села Кузнецова, наоборот, приходили на заработки в Петербург к лету, с тем, чтобы вернуться домой осенью, с окончанием судоходных работ. Кузнецовские крестьяне уплачивали свой оброк в Петербурге в юсуповской конторе, а не по месту приписки. В 1836 г. их городской староста уплатил от их имени 21524 руб. асс.; между тем как из села, в счет оброка, было прислано всего 1329 руб. асс. Помимо свечного мастерства и судоходных работ, юсуповские крестьяне занимались в Петербурге продажею «от хозяев» огородных товаров, полотерной работой, ломовым извозом, службой в трактирах, «портным ремеслом». Один из княжеских оброчных «обрабатывал петербургский его сиятельства дом портновской работой», получая 3400 руб. асс. в год. Часть юсуповских крестьян, объединившись в артели по 80-100 человек, уходила под Петербург на лесные разработки. Другие же безвыездно жили в Петербурге, «забывши совершенно хозяйство и хлебопашество до того, что не только скотины, но земледельческих снарядов другие не имеют».

Однако, даже двадцатилетняя давность проживания в городе не освобождала крепостного от ярма рабства. Не таково было положение на Западе, где уже в средние века крепостной считался свободным, если ему удавалось прожить беспрепятственно в городе год и один день. Города Шпейер и Вормс добились права на свободу для проживавших в их пределах беглых крепостных, в случае вступления их в брак с местными горожанами. Считался свободным также каждый житель города, к какому бы состоянию он ни принадлежал, если он покупал на свое имя дом в городе. В этом смысле следует толковать две средневековых поговорки — «городской воздух делает человека свободным» (Stаdt luft mаcht frеi) и «за ограду города петух (символ крепостной зависимости) никогда не перелетает». Таким образом город, сыгравший на Западе столь значительную роль в деле освобождения крепостных, в России был совершенно лишен этого значения.