Крепостной Пушкина (СИ)

— Сейчас ты может думать, что всё сделать сам. Но мир так устроен, Стефан, что связи важнее деньги. Каждому нужен господин. Добрый господин. Кто будет участие дела. Ты понимать?

— Понимаю.

— И твой добрый господин со связи могу стать я. Ты умный. Хитрый. Красивый. Мы сделать дело.

«А красивый здесь при чём? Если ты о том, что я подумал, то иди на хрен, господин хороший. То есть нет, нет, я фигурально!»

На его счастье, барон не подразумевал ничего такого — лишь по привычке использовал комплимент. Идея всё больше захватывала Луи. Он думал развивать её ещё долго, но внезапный визит гостя более важного заставил закруглиться со «Стефаном» и отпустить его, взяв обещание зайти завтра. Степан, кланяясь, удалился.

Более важным гостем оказался совсем молодой человек чрезвычайно приятной наружности.

— Здравствуйте, друг мой! — с замечательной развязностью произнёс юноша, небрежно кивая барону. — Вы приняли ко мне столь живое участие, что, право же, мне было бы неловко — не будь я столь стеснён в обстоятельствах, не позволяющих быть неловким. — Весьма довольный изящным, как он посчитал, каламбуром, юноша сел без приглашения.

— Вы опасный человек, мой юный друг, и есть нешуточная опасность в вашем пребывании здесь.

— Опасность? — поднял бровь юноша.

— Безусловно. Россия — дикая страна, и как бы вы не послужили причиной возвращения к язычеству этих схизматиков. — Луи был рад возможности вернуться к привычному французскому языку.

— Каким же образом?

— Вы обладаете способностью нравиться людям, Жорж. В свете вы произведёте фурор. Прекрасный, как Аполлон, строгий, как Артемида, играющий словами как Гермес, мудрый подобно Афине, горячий, словно Гефест, любвеобильный подобно Зевсу — вы предстанете как половина пантеона олимпийцев разом.

Юноша рассмеялся.

— Ценю столь лестное мнение о собственной особе, барон. А вы льстец!

— Я дипломат.

— Верно, это одно и то же. Однако же, для покорения света в любой стране, даже столь дикой, как Россия, недостаточно предстать, будучи никем.

— Вы видите в этом сложность?

— Определённое затруднение, признаюсь честно. Потому я и зашёл к вам столь бесцеремонно... О, да, я помню вашу настойчивость в просьбах отставить церемонии, но в те дни я болел, и это всё же иное.

— Честность — добродетель, и я последую вашему примеру, Жорж.

— Вы желаете быть добродетельным?

— С вами — да, дорогой друг.

— Чем же я заслужил такую честь, как дипломатия добродетели от дипломата?

— Эти каламбуры бросят к вашим ногам половину дам Петербурга.

— Всего половину? — Жорж капризно надул губы. Геккерн залюбовался.

— Другая падёт ещё и от вашего облика, нет сомнений.

— Эх, барон, ваши бы слова...

— Вы сомневаетесь? — посланник был по-настоящему удивлён подобным недоверием.

— Позволю себе капельку сомнений. Маленькую, чтобы не оскорбить вас.

— А я уже по сути выполнил обещанное.

— Выполнили?

— Да. Я был у государя и результат...

— Что же? — юноша нетерпеливо подался вперёд. Лицо его приобрело требовательное выражение ребёнка, желающего конфету.

— Не заставил себя ждать. Вы теперь, Жорж, не просто Дантес, а корнет гвардии.

— Вот как!

— Прочтите и увидите сами.

— Ах! — с досадой воскликнул юноша, жадно схвативший было бумагу. — Я не знаю русского языка!

— Пустяки. Это приказ о вашем зачислении в кавалергардский полк в чине корнета.

— Кавалергарды ведь гвардия внутри гвардии! — порозовел от удовольствия Жорж.

— Верно. И вы можете убедиться, что я держу слово.

— Вы дьявольски любезны, барон. Но...

— Вас что-то беспокоит?

— Служба в гвардии, ещё и такой — недёшево! А вам, как никому, известны мои обстоятельства.

— Вам назначено скрытое жалование — из личных средств императора. Не бог весть что, но для поддержания статуса вполне достаточно.

— Даже так?!

— Именно.

— Но чем... почему? Отчего ко мне проявлена столь особая милость? Я молод, но не глуп. Монархи — люди прижимистые. В чём же дело?

— Вы удивительно наивны порою, дорогой друг, не примите, ради бога, за насмешку. Разумеется, потому, что за вас попросили.

— Хотите сказать, что посланник страны, от которой только что оторвали половину, настолько влиятелен при дворе северного царя, что тот выполняет подобные просьбы? Не шутите так, барон, вам не идёт.

— Но разве я сказал, что государь отнёсся с вниманием к моей просьбе? Я лишь сказал, что за вас попросили. Передал слова — не более того.

— Ничего не понимаю, — Дантес нахмурился, став ещё более очаровательным, стоило ему перестать позировать. — Но кто ещё здесь мог замолвить за меня словечко?

— Вероятно, те, кому небезразлична ваша участь, милый Жорж.

— Но кому?

Геккерн вздохнул, стараясь отвлечься от созерцания красоты юноши — в данный момент это мешало делу. Эту партию следовало провести безупречно, и он одёрнул себя.

— А как вы думаете, дорогой друг?

— Говорю же вам — я не представляю.

— Но сложите всё воедино. Франция... неудачный пример. Однако и там вы могли заметить, с какой лёгкостью перед вами открылись двери академии Сен-Сира.

— Ничего особенного, — пожал плечами Дантес.