Крепостной шпион

Во дворе театра сидел один только Изврат — здесь все актёры имели только клички, не имели имён. Изврат нежно оглаживал серенького котёнка и всё ощупывал и ощупывал на себе металлический ошейник. Ошейник этот, надетый на него по приказу Бурсы во время постановки «Золотого осла» так и остался навсегда.

   — Ну, пошто вылупилась? — спросил он Татьяну, подошедшую к зданию театра. — Иди за кулису тебя ждут, одеваться пора. Съехались, съехались господа, иди.

Анна Владиславовна за долгое время первый раз вышла из своей комнаты, и Марфа поспешила переменить постель. Открыла окна, побежала за бельём в специальную кладовку. На лестнице Марфа встретила Нюрку. В кровь исцарапанная Нюрка тащила на себе в спальню хозяина, большой жбан с целебной глиной. Они только взглядами обменялись.

Позабыв покрывало, Марфа второй раз вернулась в кладовку. Услышав незнакомые голоса, из опасения не вошла, а отступила и спряталась. Прислушавшись она скоро опознала в одном из голосов любимчика хозяина рыжего Виктора. Заглянула через щёлочку и увидела, привезённую утром Михаилом Львовичем по-барски разряженную, крепостную девку. Грудь Аглаи была обнажена, платье расстёгнуто и спущено, рот её немножко кривился от боли.

   — Зачем ты здесь? — спрашивал Виктор. Он стоял перед сидящей на скамейке Аглаей и осторожно забинтовывал обнажённое плечо. — Как ты оказалась в собственности этого Растегаева?

   — А ты не понял ещё?

Оба помолчали минуту. Аглая только один раз застонала, когда Виктор сделал неосторожное движение и задел рану.

   — Ерунда, — сказал он, — царапина. За два дня заживёт. Ты прости меня я не хотел причинить тебе боль.

   — Да чего уж тут, — усмехнулась Аглая, — с кем не бывает. Так ты понял зачем я здесь?

Но на этот вопрос Виктор отвечать не захотел. Он помог Аглае натянуть платье поверх бинта и застегнул его сам.

   — Я письмо тебе написал, — сказал он, — хотел отправить.

   — Покажи.

Виктор вытащил из внутреннего кармана конверт сам сломал печать достал листок и протянул Аглае.

«Опять я перед тобою подлец подлецом, — вслух прочла она. — Подлец, хоть и люблю тебя так же, как прежде. Подлец, хоть и готов так же, как и раньше, жизнь свою за тебя отдать. Всю кровь до последней капли, любую пытку готов снести…»

Марфа уже не рада была, что слышит всё это, но уйти незамеченной невозможно и, сгорая от стыда, девушка зажала себе уши ладонями.

«…Хочу признаться тебе во всех своих грехах. Ты не выдала меня, хотя только ты одна знала, что граф я фальшивый, что и документы мои о родословной подделка. Отчасти грех мой и на тебе лежит. Обманом я увлёк за собой и похитил Анну Владиславовну, — всё повышая и повышая голос продолжала читать Аглая, — таково было желание Ивана Кузьмича. Ты знаешь, что я не в силах перечить ему? Так же, как ты не можешь перечить своему хозяину Трипольскому. Поэтому может ты поймёшь мои чувства? Чтобы сделать Анну Владиславовну законной рабой, я венчался с нею, привёз в усадьбу и отдал Бурсе, но клянусь тебе, хоть и стала Анна Владиславовна законной моей женой, я к ней пальцем не прикоснулся. Я храню верность только тебе — любовь моя, Аглая. Приехать в Петербург не смогу более никогда. Коли ты и простишь меня, всё равно не смогу, так что может случиться мы с тобой больше и не увидимся. Поэтому хочу, чтобы ты знала только одно: ты одна мною любима, только с тобой желаю я шептаться по ночам и делиться всем что накипает в душе. Но коли не сможешь простить — так что ж, прощай…»

Аглая оборвала чтение. Она смяла листок и, задержав бумагу в кулаке, вдруг швырнула в лицо Виктора.

   — Ох какой же ты, Виктор, сентиментальный, — звенящим от напряжения голосом начала она. — Что нравится тебе хозяина ублажать? — спросила она со всей жестокостью на какую была способна. — Что счастлив от подлости своей?

   — А тебе это не нравится? — спросил Виктор.

Он стоял неподвижно, опустив голову, и вдруг, уловив какой-то подозрительный шорох, приложил палец губам.

Марфа сидела в своём укрытии не шевелясь, зажимая уши руками и, увидев как Виктор подошёл к двери и распахнул её, зажмурилась вдобавок.

За дверью стоял Зябликов. Гусар явно всё слышал.

   — Игнатий Петрович!?, — отступая и вынимая шпагу спросил Виктор. — Ты знаешь, Игнатий Петрович, что подслушивать дурно? Ты знаешь, что за такие шутки в приличной компании принято уши отрезать?

Палаш только мелькнул в воздухе. Сломанная шпага со звоном полетела на пол, и удар вытертого ботфорта отбросил клинок.

   — Я не понял кому ты, Виктор, хотел уши отрезать? — спросил Зябликов. — Мне что ли?

Гусар был пьян. Помятый эполет на его плече сбился, и торчали во все стороны разомкнувшиеся проволочки. Зябликов дышал перегаром и усмехался. Дурными глазами он обвёл пространство вокруг себя, остановился на Аглае, хмыкнул и занёс медленно свой тяжёлый кирасирский палаш, с которым он никогда не расставался, рассчитывая, наверное, одним ударом снести Виктору голову.

   — Лови, — крикнула Аглая.

Виктор увернулся от удара палаша, и тот с хрустом возился в небольшую тумбочку. Брошенная Аглаей вторая шпага оказалась в руке Виктора.