Крепостные королевны

— Ой, девоньки, до чего ж у нашей Дунечки авантажный туалетец! — повторяла она сквозь смех. — Ужесть, ужесть, какое бесподобство! Ты куда же собралась, Дунечка?

Такая красивая и такая злая была эта Василиса…

Дверь в горницу снова распахнулась. Матрёна Сидоровна, тоже принаряженная, стояла на пороге.

— Готовы, девки?

— Готовы, готовы, сударушка наша Матрёна Сидоровна! — воскликнула Василиса, ластясь и играя глазами. — Да вот любуемся на новую нашу дансерку…

— А ты куда вырядилась, дурёха? — подойдя к Дуне, грубо спросила Матрёна Сидоровна.

Дуня молчала. У неё дрожали губы.

— Спрашиваю, куда собралась? Куда вырядилась народ смешить? На машкерад, что ли?

И, размахнувшись, она влепила Дуне по одной щеке оплеуху, по другой щеке оплеуху. Потом, оборотившись к девочкам, важно промолвила:

— Пошли, девки!.. Нынче будете у мадамы прелестному обхождению обучаться.

Глава пятая. Волчье лыко

Матрёна Сидоровна увела девчонок в репетишную комнату, Дуню же замкнула на ключ.

И вот сидит Дуня около окошка. Сидит одна-одинешенька. В горнице жарко, душно. Жужжат мухи. Садятся Дуне на руки, на шею, на лоб. Но Дуня от них и не отмахивается. Э, чего там… Всё одно. Пусть их садятся.

На лице у Дуни багровые пятна — и на одной щеке, и на другой. Тяжела ладонь у Матрёны Сидоровны! А на душе у Дуни тошнехонько. За всю жизнь так горько ещё не было.

За окном в утренних лучах нежатся, млеют кусты орешника. Чуть шевелит ветвями берёза — иные свесились к самой траве. А малиновые цветы кипрея жарко полыхают на солнце, ими вся полянка заросла.

Но Дунины глаза ни на что на это не смотрят. В мыслях одно — распахнуть бы настежь окошко, выпрыгнуть на волю и бежать отсюда. Бежать куда глаза глядят. Нет, не куда глаза глядят, а прямо в Белехово. Да как найти туда дорогу?

Перед глазами маячит лицо Василисы. Её белые зубы. Открытый смеющийся рот. И вся она в своём пышном наряде. С издёвкой смотрит на Дуню.

Разве нужна на свете такая красота? Такая злая? Такая нехорошая?

Вдруг вспомнились Дуне далёкие дни. Однажды взяла её мать с собою в лес за хворостом. Давно это было. Мать тогда молодой была, румяной, а Дуне ещё и пяти годков не было.

Шли они по лесу, мать песни пела. Не во весь голос, а больше для себя. Раньше мать голосистой была; видно, Дуня в неё уродилась певуньей. Набрали они по вязанке хвороста — мать большую, еле на спине тащила, а у Дуни горсть хворостинок, больше для забавы.

Вышли обе на поляну. Лес уже начал в зелень убираться. Не то чтобы листья на деревьях, нет, — только почки лопнули, чутотная зеленца проклюнулась. И казалось, будто деревья в каком-то зелёном тумане стоят. Под ёлками кое-где ещё снег не стаял, сырая земля под лаптями чавкала.

Остановилась мать.

— Давай-ка, Дунюшка, отдохнём маленько. Сладостью лесной надышимся.

Скинула мать со спины вязанку, села на неё, а голову к небу запрокинула.

— Смотри, Дуняшка, птицы летят…

Дуня поглядела на небо. А там, в небесной синеве, над верхушками деревьев стаей летели птицы.

— Счастливые, вольные… — тихо сказала мать, и глаза у неё тоскою затуманились.

Маленькой Дуне вдруг стало обидно: что это мать на птиц смотрит и вроде бы птицам завидует. Даже закручинилась. С укором сказала Дуня:

— Мамушка, а мы-то с тобой разве не вольные, не счастливые? Зачем тебе на птиц-то глядеть.

Мать в ответ горько усмехнулась.

— Эх, доченька, воли-то у нас с тобой нет и не будет…

Не могла Дуня тогда понять — почему же воли-то у них нет? Вон идут они по лесу куда хотят. Хотят — в эту сторону, хотят — в ту. Чем же это не воля? А дома разве худо? Отец у них здоровый, крепкий. Такого здорового, работящего мужика во всей деревне не сыскать, говорят соседи. И братик Дёмка у них есть. И бабушка по избе ходит — добрая, сказок сколько знает. Чем же птицы счастливее?

А мать всё сидела и смотрела на небо, хоть птицы давно улетели.

Дуне стало скучно. Пошла она по полянке искать синие подснежные цветы. Вдруг остановилась. Обомлела. Увидела куст несказанной красоты. Всюду ещё и листьев нет, а этот — цветами убрался. Цветы эти, не то розовые, не то лиловые, сидят пучками на голых безлистых ветках и пахнут. Ах, как сладко пахнут! На весь лес разносится их запах. Перебивает и запах прелых листьев, и запах мокрой земли и талого снега…

Со всех ног кинулась Дуня к цветущему кусту. Наломать бы таких веток. Да побольше! Снести домой розовые пахучие цветы. Пусть стоят в избе, пусть красуются.

— Не смей… Не смей… Не тронь… — услыхала Дуня за своей спиной испуганный окрик матери.

И вот уже мать рядом с ней. Со щёк весь румянец страхом согнало. Глаза потемнели. И давай шлёпать Дуню и по рукам, и ниже спины, и опять по рукам.

— На всю жизнь запомни… (И — шлёп! — по одной руке.) Волчье лыко это! (И — шлёп! — по другой руке.) Никогда не трогай… (И опять шлепок.) Глупая, несмышлёная. (Куда попало лупила мать маленькую Дуню.) Притронешься — язвы пойдут. Волчье лыко это! Волчье лыко! Помереть от него можно…