Крепостные королевны

Дуня вся изревелась, вся слезами облилась от этого материнского учения. Однако наука пошла ей впрок. Никогда больше не притронулась она к кусту, у которого такие душистые, такие красивые и такие страшные цветы. Не раз видела она волчье лыко. Видела весной, когда стоит в безлистом ещё лесу нарядный куст, весь убранный сиреневыми цветами, — и тянет, и манит своей красотой. Но Дуня знала — только с виду кустик пригож. Обходила его и весной в пору цветения, и осенью, когда на нём созревали тёмно-красные крупные ягоды… Волчьи ягоды.

И вдруг такой тоской защемило у Дуни сердце. Прижать бы голову к тёплому плечу матери, выплакать всю обиду. Только мать поймёт и пожалеет. Пошепчет ей на ухо: «Ничего, доченька, перетерпи. Утри глаза да запомни: растёт в лесу и волчье лыко. Что поделаешь!» Но матери рядом нет, а на глазах у Дуни ни одной слезинки. Глаза у неё суровые… Коли надо, и не такое она может перетерпеть. Но надо ли?

За окном, млея на солнце, покачиваются пышные цветы кипрея. А тут, в горнице, томительно жужжат мухи.

У входной двери щёлкнул замок. Дуня насторожилась: неужто девушки уже воротились? Так быстро? Или незаметно для себя провела она возле окошка долгие часы?

В горницу ворвалась Матрёна Сидоровна. Платок на волосах сбился. Тяжёлая шаль с широких плеч сползла на спину. На Дуню уставился колючий, почти ненавидящий взгляд:

— Свалилась на мою голову… Дубина стоеросовая! Сбирайся, балда… Живее! Барин тебя требует.

Глава шестая. В репетишной комнате

Репетишная комната, куда Матрёна Сидоровна волокла Дуню, была устроена по образцу той репетишной комнаты, которую Фёдор Фёдорович видел в Кускове, бывая там на спектаклях в театре графа Шереметева.

С Шереметевым, вельможей и крупнейшим русским богачом, он познакомился ещё в Париже, лет двадцать назад. Конечно, Урасов не был ровня богачу Шереметеву: Урасов — помещик среднего достатка. Но молодых людей тогда сближала любовь к театру. И тот и другой неукоснительно бывали на всех спектаклях знаменитого на весь мир парижского театра «Гранд опера». Оба были без ума от модных в ту пору опер Гретри. Благоговели перед музыкой великого Глюка.

Для Фёдора Фёдоровича молодой граф и тогда, в Париже, был примером подражания. Он завёл себе двойной лорнет, такой же, как у графа. Жабо и манжеты у него тоже были из тончайшего и очень дорогого кружева. И пуговицы на камзолах из гранёного стального бисера были точь-в-точь такими, как у Шереметева.

Но когда однажды Фёдор Фёдорович похвалился Шереметеву новинкой парижских театралов — тростью с золотым набалдашником, в который был вделан свисток, чтобы освистывать неудачливых актёров, граф поморщился. Сказал по-французски: «Вещица эта годится более для вертопрахов». С тростью этой Фёдор Фёдорович в театр уже не появлялся.

Кроме того, оба они и сами были музыканты. Шереметев играл на виолончели, и прекрасно играл. А Фёдор Фёдорович начинал тогда играть на скрипке. Оба брали уроки: Шереметев у лучшего виолончелиста оперного театра — Ивара; Урасов же занимался у кого-то из второстепенных парижских скрипачей.

Оказалось также, что соседствуют их подмосковные поместья: урасовское поместье Пухово находилось верстах в сорока от Кускова, одной из вотчин Шереметева.

Разумеется, в репетишной комнате в Пухове не висели драгоценные картины старых итальянских мастеров, какие висели в Кускове. Здесь всё было попроще, победнее. Но и тут была люстра с хрустальными подвесками, а возле окна на постаментах стояли два бюста — Вольтера и Руссо, великих французских писателей, весьма почитаемых Фёдором Фёдоровичем.

Вдоль одной из стен стояли мягкие кресла, обитые пунцовым штофом. Висело большое зеркало, хотя и в раме не из красного дерева, но красной краской покрашенное.

Репетишная комната была разгорожена на две части занавесом. В дальнем углу, за занавесом, стояли шкафики, в которых хранились ноты. Здесь же были пюпитры для музыкантов и клавесин, недавно выписанный из Парижа.

В этой комнате шли занятия с актёрами, певцами и музыкантами, проходили репетиции оперы «Дианиво древо», которая готовилась ко дню именин барина. Здесь же обычно занимались и девочки. Их учили и танцевать, и петь, а также благородным манерам, чтобы представлять на сцене высокородных дам — королев, принцесс или графинь.

Сегодня с девочками занималась мадам Дюпон. Та самая француженка, которую Фёдор Фёдорович привёз в своё поместье года полтора назад. Она была в высоком напудренном парике, украшенном лентами и цветами. Её старые костлявые плечи были открыты, как того требовала тогдашняя мода. В руке она держала преогромнейшнй веер.

На занятия в репетишную комнату барин приказывал водить девочек в юбках на фижмах и в туфлях на высоких каблуках. Матрёне Сидоровне велено было брать всё нужное у хромой Лизаветы, ведавшей гардеробной комнатой.