Крепы

Осторожно приоткрыв дверь, я заглянула в комнату, где лежала девочка. Горела настольная лампа, шторы на окне запахнуты. Стюардесса сидела на стуле, склоняясь к кровати, и что-то говорила. Ее интонации не вызвали у меня никаких подозрений. Командира корабля я заметила не сразу. Он стоял возле стены, почти сливаясь с темными обоями, — высокая сухая фигура.

— Извините! — сказал он, возникая из темноты. — Мы ограничены временем… Извините!

Я стояла в дверях, сама не понимая, что теперь делать. Очень трудно было серьезно отнестись к тому, что я услышала от Алана Марковича. Вот же они, оба здесь — вполне нормальные члены экипажа, который, по утверждению этого ругливого зануды, сгорел в воздухе.

— Было объявление по радио… — неуверенно сказала я.

Девочка шевельнулась на постели. Стюардесса еще ниже склонилась к больной, почти накрыв ее своим телом, но мне показалось, что она ладонью зажала Анне рот.

— Да, мы знаем! — Темная фигура в летной форме сделала еще один шаг в мою сторону. — Это была ошибка… — В свете настольной лампы я отчетливо увидела коричневые пятна на его лице. — Сгорел другой самолет. На радио перепутали номер рейса…

Пятна были похожи на заживающие ожоги — как только я их раньше, в передней, не заметила?! Впрочем, он все время прятался за спиной стюардессы. И тут я увидела цветы. Они были разбросаны по постели — сверху на одеяле отчетливо выделялись черные головки тюльпанов. И чего-то еще не хватало в комнате. Я сразу и не смогла понять, чего.

— Аня? — позвала я, все еще не решаясь переступить порог. — Как ты, девочка?

Со стороны кровати послышался вздох и приглушенный, но ясный голос Анны:

— Все в порядке, Герда Максимовна. Не беспокойтесь, они скоро уйдут. Если можно, оставьте нас на минуту, Герда Максимовна…

И тут я поняла, чего не хватает в комнате. Не хватало тиканья часов. Здесь на стене висели электронные часы с большим циферблатом. Я сама меняла батарейку. Было слышно даже, как прошла далеко на улице машина, а привычного тиканья не было. В голове моей появилось знакомое тепло, веки потяжелели. Человек с обожженным лицом смотрел на меня не отрываясь. Голова закружилась, но я точно так же, как и недавно в самолете, справилась с неестественной сонливостью.

Я облокотилась на дверной косяк, потом вышла и, пытаясь удержать равновесие, прислонилась спиной к стене.

— Готова? — спросила стюардесса писклявым злым голоском.

— Нет. Очень крепкая, бестия! — отозвался такой же писклявый неприятный голос. — Давай попробуем иначе.

Оба голоса, как мне показалось, были какими-то детскими, неокрепшими. Это были еще не ломавшиеся голоса от силы десяти-двенадцатилетних подростков.

«Всего этого не может быть! — сказала я себе твердо. — Во всем этом нет никакой логики… Если бы я сделала себе укол — другой вопрос: могла быть логика галлюцинации. Но укола я себе никакого не делала. — С трудом оторвавшись от стены, я, пошатываясь, направилась в кабинет. — Нужно у Егора спросить… Что же это такое? Кому все это надо?»

В кабинет я вошла вовремя. Еще несколько минут — и было бы поздно. Сон как рукой сняло. Сработал испытанный рефлекс хирурга. Если твоему пациенту грозит опасность — никаких эмоций! Только сосредоточенность: нельзя допустить ни одного неверного движения. В следующие секунды я действовала так, будто в руке у меня был скальпель и передо мной не диван, а операционный стол. Действовала холодно и методично. Вряд ли я понимала тогда, что делаю.

Когда я вошла, Егор полулежал на диване. Его ноги неприятно молотили по полу. Тапочек с одной ноги слетел, носок задрался, и в паркет била голая пятка. Лицо налилось кровью. Обеими руками он пытался что-то отодрать от своего горла. Ни одного членораздельного звука — только хрип. Пальцы побелели. Он смотрел на меня и силился что-то произнести.

«Давай попробуем иначе… — мелькнула в мозгу фраза, произнесенная детским голосом минуту назад. — Попробуем иначе…»

По всем четырем стенам в кабинете — стеллажи, заставленные книгами и странными фигурками, вырезанными из веточек и корней.

В другой ситуации от увиденного можно было бы мгновенно сойти с ума. Корни, лежавшие на стеллажах, извивались змеями; какие-то из них уже медленно сползали по полкам на пол. Книги пульсировали и разбухали на глазах. Один из корней — вроде бы тот самый олень, — обернувшись вокруг горла Егора, казалось, вот-вот его задушит. Я схватила нож и попыталась разрезать деревянное лакированное кольцо. Безрезультатно. Кольцо в местах надрезов давало новые побеги и продолжало сужаться. Правда, мои действия привели к тому, что сужение несколько замедлилось.

— Сейчас! — шептала я. — Сейчас, Егор Кузьмич… Что-нибудь придумаем…

— Шприц! — Он показал глазами на письменный стол. — Ш-п-р-и-ц…

Это был маленький стеклянный шприц на два кубика. Приготовленный для инъекции, он лежал на разложенной салфеточке. Один из корней достиг мой ноги и железным обручем сомкнулся на лодыжке. Другой, похожий на ленточного червя, изловчившись, впился в левое плечо.

— Брызни на нее! — прохрипел Егор.