Кресло русалки

Я встала. Тюбики с красками, палитра, кисти рассыпались вокруг блюда с фруктами, словно выпали из рога изобилия. Я собрала их и снова положила в пакет.

– Всю жизнь была осторожной. – Я улыбнулась, глядя на них и чувствуя, что действительно крепко стою на ногах. – Я видела твое каноэ, Хэпзиба, на причале возле птичьего базара. Ты не против, если я на время возьму его?

– Бери, пожалуйста.

Она не спросила, зачем мне каноэ. Промолчала и Кэт. Они уже догадались.

Глава двадцать третья

Когда я плыла в некогда красном каноэ Хэпзибы по петляющим протокам, до меня донесся рев аллигатора. До наступления весны оставалось четыре дня, но было достаточно тепло, чтобы несколько самцов призывно «пели» на болотных отмелях, созывая своих подруг. Это было похоже на далекий раскат грома. К апрелю от рева вода в протоках будет колыхаться. Мы с Майком обычно плавали на плоскодонке по протокам, когда поднятый аллигаторами гвалт достигал пика, и своим появлением разгоняли греющихся на солнце черепах, чтобы их всех не съели крокодилы.

Придя на причал и спустив каноэ на воду, я обнаружила рядом с веслом черепаший череп со стола на крыльце Хэпзибы. Она явно оставила его тут для меня. Я вспомнила, как она, Кэт и мать передавали его друг другу все эти годы – напоминание о том, что они связали свои жизни. Сейчас череп лежал на потертом плетеном сиденье на носу, и, хотя вид у него был весьма древний, он зорко глядел вперед, словно правя лодкой.

Трава окрасилась зеленью, и на каждой отмели стояла белая или серая цапля, напоминая изваяние. Их терпеливая неподвижность нервировала. Когда я уже оставила надежду увидеть их в движении, они вдруг пробуждались к жизни, стремительно выхватывая из воды угря.

Я медленно двигалась вслед за отливом и сделала два неправильных поворота, прежде чем добралась до кончавшегося заводью притока, куда Уит привозил меня в тот день, когда мы были вместе. Когда образованный травой коридор привел меня в маленькую бухту, где мы сидели в джонке и беседовали, я положила весло на колени и предоставила лодку дуновению легкого ветерка. Он пригнал меня к крохотному болотному островку, на котором Уит построил свое отшельничье убежище на взгорке, под единственной пальмой.

На мне была пара старых болотных сапог, которые мать надевала, чтобы собирать урожай устриц на рифах; вместе с Кэт и Хэпзибой они набирали их целыми бочками, запасаясь на сочельник. Выйдя из каноэ, я по щиколотку увязла в грязи. По консистенции она была точь-в-точь как болтушка для выпечки и издавала гнилостный запах, который я с возрастом полюбила.

Я вытащила каноэ на траву. Вспотев, стянула спортивную куртку, обвязала ее вокруг пояса и, стоя в одной черной футболке, стала прислушиваться, не раздастся ли гудение мотора джонки Уита. Отплывая, я видела ее на причале. Я посмотрела на часы. Я приплыла точно в то же время, что и в первый раз, когда, по моим расчетам, он должен был делать осмотр своих птичьих базаров.

Когда я глядела на заводь, образующую почти безупречный, скрытый от чужих глаз круг, мне вдруг показалось, что слышу лодочный мотор, и я на мгновение застыла, следя, как черные водорезы пикируют вниз и серебристая кефаль плещется в воде, но звук пропал, и тишина вновь обступила меня.

Захватив и перекинув через плечо корзинку с художественными принадлежностями, я решила, что если Уит не появится, то немного порисую. Честно говоря, мне требовалась какая-нибудь существенная причина быть здесь, что-нибудь помимо желания увидеть его, что-нибудь, на что можно сослаться. «Я приехала сюда порисовать», – могла сказать я.

Доставая корзинку из каноэ, я инстинктивно прихватила и черепаший череп. Было глупо таскать его с собой, но мне не хотелось оставлять его в лодке. Прокладывая путь через густой остролист и пальмовую поросль, я добралась до лежбища Уита и рассмеялась: он скопировал конструкцию с изображений вифлеемских ясель.

Чтобы забраться под скошенную крышу, мне пришлось слегка пригнуться. Проволочная ловушка для крабов, стоявшая в дальнем, затемненном углу, заменяла небольшой столик, рядом лежал свернутый невод. Уит сложил из пальмовых листьев крест и приколотил к доске. Если бы не характерный крест, шалаш мог быть построен кем угодно.

Стоя там, я поняла, почему он любит это место. Это был монастырь, но иного рода-отгороженный со всех сторон водой и болотами, дикое место, без аббатов и вероучений, приют инстинктов и природных ритмов, всегда существовавших здесь.

Я положила череп на крабовую ловушку, любуясь его цветом, напоминавшим слоновую кость. Я представила, что он принадлежал самке, трехсотфунтовой морской черепахе, которая из года в год выползала на Костяной пляж, чтобы откладывать в песке яйца. Однажды отец привел нас с Майком туда летней ночью, когда пляж кишел маленькими черепашками. Мы смотрели, как они стремглав бросаются к морю, плывут по протянувшейся по воде лунной дорожке.

Положив руку на череп, я почувствовала отголосок присутствия Хэпзибы. Кэт. Даже матери и Бенни.