Крест Иоанна Кронштадтского

Леля тихо плакала, не имея сил ответить. Вчера мать зачем-то полезла в тайник. Хотя со дня смерти Лиды она делала это часто. Просто Леля легкомысленно забыла об этом, когда отдавала крест. И вот тогда-то все и началось. Леля, конечно, сразу же во всем призналась, рассказала и про офицера госбезопасности, и про следователя Кочергина, и про секретные документы, а мать, выслушав ее, отвесила ей звонкую, размашистую пощечину. Она ничего ей не сказала, а молча ушла к себе и больше из комнаты не выходила. Леля от обиды и страха плакала в столовой. Они жили в отдельной квартире, небольшой трехкомнатной квартирке, которую папе дали перед войной. Мама в одной комнате, они с Лидой в другой, и еще у них была общая комната, столовая, она же гостиная.

Когда слезы закончились, Леля набралась смелости и постучала к маме. Та не ответила. Леля просила под дверью прощения, объясняла свой поступок, обещала, что завтра им принесут заключение следствия. Ничего не помогало. Мама не отвечала. Леля так и уснула на диване в столовой. А утром приехали тети, Ольга Аркадьевна и Вера Аркадьевна. С Лелей они даже не поздоровались, а молча прошли в комнату и сели за стол. Наверное, мама позвонила им вчера ночью, когда Леля уснула.

Такого в их дружной семье еще никогда не было. Как бы дети ни шалили, как бы строго их ни наказывали, они всегда чувствовали, что их любят, что они часть семьи. Что вокруг них родные любящие люди, которые всегда придут на помощь, пожалеют, помогут. Что рядом всегда семья, большая, дружная, сплоченная. Раньше ее объединяла бабушка, она была цементом, скрепляющим их всех. Потом ее не стало, но чувство сплоченности не покидало их, и вот сегодня мама и ее сестры были, как и прежде, единым целым, а она, Леля, почему-то вдруг почувствовала себя одинокой, отторгнутой, беззащитной.

– Мы ждем, – поторопила, словно бросила в нее камень, мама.

– Я хотела как лучше. Чтобы Лида… – Леля не знала, что сказать в свое оправдание.

Вчера, когда она поняла, что мама не откроет и не простит, Леля долго сидела в комнате и думала, думала. Одна в темной гнетущей тишине. Включать свет она не решалась, есть тоже, ей казалось, что она не имеет права что-либо делать.

Вчера в этой пугающей равнодушной тишине ей в голову пришло много разных мыслей. Серьезных, взрослых, какие до сих пор редко ее посещали. Она вдруг задумалась, стоило ли так безоговорочно доверять незнакомому человеку, даже если он был в форме, и полагаться на его обещания. Возможно, не нужно было верить словам, не подкрепленным доказательствами, и принимать как данность, что если он был знаком с Лидой, то обязательно хорошо к ней относился. А если наоборот? А если следователь прав? А если ему действительно был нужен только крест? И потом, откуда он узнал о нем? Рассказала Лида? Почему Леля так легко в это поверила – потому что сама бестолковая болтушка? Но ведь Лида была другой. Она всегда была ответственной, осторожной, вдумчивой, серьезной, не бросалась словами и не делилась своими секретами даже с ней. Их бабушка часто повторяла в детстве пословицу: знают двое, знает и свинья. Лида эту истину усвоила, а вот Леля нет. Уже не говоря о чтении Иоанна Кронштадтского, который говорил: как можем мы рассчитывать на то, что кто-то будет хранить наши секреты, если мы сами их не умеем хранить. В том смысле, что делимся ими с окружающими по секрету. Леля никогда об этом по-настоящему не задумывалась. Ей больше нравилось в школе и комсомоле. Там всегда говорили, что человек должен быть честен, должен доверять своим товарищам, что секреты – это глупость и жеманство, честному человеку скрывать нечего. Так Леля и жила и считала, что все советские люди так живут. А бабушка – просто пережиток другого времени и потому ничего не понимает.

А люди, убившие Лиду, – это бандиты, нелюди, их сразу можно узнать среди обычных людей, они и говорят и выглядят особенно. Дура! Какая наивная, глупая дура. Лида ведь была не такой. Ну почему ее, Лелю, так не воспитали? Раскаяние Лели было искренним и глубоким. Она много чего передумала, пока не заснула. И вот теперь, стоя перед судом своей семьи, а это был именно суд, ведь они требовали от нее ответа и готовились вынести ей приговор, Леля не знала, как оправдаться. Ее вчерашние объяснения и доводы казались теперь такими глупыми и несостоятельными, что ей стыдно было к ним прибегать. Все, что казалось еще недавно разумным, логичным, единственно правильным, теперь предстало в истинном свете. Теперь она могла только просить прощения. Умолять родных о прощении. Ведь она действительно поступила нечестно, взяла тайком не принадлежащую лично ей вещь и вынесла из дома. По сути, украла. Она воровка. Ужасно!

– Простите, пожалуйста, я не понимала. – Леля не могла поднять на родственников глаз. – Я думала, что так будет лучше и это только на время. Я не понимала, что я натворила! Простите!