Крест непобедимости

Еще пару недель она прожила у тетки, неохотно отвечая на ее расспросы. О московских инцидентах рассказывать не стала, чтобы не расстраивать. Тетка чуяла неладное, но до конца признать вердикт знахарки не могла — уж больно чудно. Лариса больше молчала и думала. Всё существо восставало против того, чтобы признать очевидное. Она получила два одинаковых диагноза из разных источников, причем более разные источники, чем Петровна и московский психиатр, найти трудно. Что с этим делать, вот вопрос. Рецепт был невнятный — внимательно смотреть сны и ждать, что ей там что-то подскажут. С тяжелым сердцем Лара прочитала все что можно об осознанных сновидениях и приуныла. Люди, которые учили с помощью сновидений получать зачеты, находить мужей и делать миллионы из воздуха, доверия не вызывали. Лиц же более компетентных она не знала. Будь она в Москве, наверняка среди филологичек нашелся бы кто-то в теме. Таких было немало, мистически настроенных, увешанных амулетами, со знанием дела рассуждавших о Рерихе и Кастанеде. В родном же городе посоветоваться на такую тему было не с кем. Однако игнорировать проблему значило ее усугублять, как любил выражаться Сергей в пылу нравоучений. Однажды, ложась спать в душноватой комнате тёткиного дома, Лара всеми силами сконцентрировалась на вопросе о том, что же это все значит. Она обращалась неведомо к кому, не особенно надеясь на ответ. Однако сон, пришедший той ночью, отличался от прежних.

Девушка лет двадцати, бледная, растрепанная, в синем шелковом платье, когда-то дорогом и нарядном, сидела на лавке в кое-как побеленной хате, освещенной розоватым рассветным солнцем. За окном была желто-серая зимняя крымская степь, вдали золотились мягко очерченные волнистые холмы. Я стоял перед ней на коленях и кричал:

— Тебя убьют, Лена, ты должна это понимать!

— Пусть идут к черту! Я сама метко стреляю!

— Лена, здесь все равно ничего хорошего не будет, уже никогда не будет, понимаешь? Я не тешу себя иллюзиями, как наш полковник, что мы вернемся, а Россия возродится. Не возродится! Нет никакой больше России, а мы есть! Я жить хочу, Лена! Поедем! Ведь мы уже четыре корабля пропустили!

— Езжай, езжай, куда хочешь, в Константинополь, в Париж, хоть в Пекин, да куда угодно! Я люблю Россию и не отдам ее этим крысам! Я буду убивать их до последнего патрона, буду зубами грызть, понятно?

— Лена, мы уже не в Ледовом походе, я умоляю, мы проиграли, надо просто жить дальше. Она вскочила и смахнула со щеки каштановую прядь. В глазах были слезы.

— В Ледовом походе ты был другим! Тебе было не страшно и не жалко себя, и не холодно, и не… — Она задохнулась и села. — К черту! Я остаюсь и завтра же еду в Москву. Я поднялся с колен, схватил ее за руки.

— В Москву! Ты с ума сошла! Зачем? Бомбу подложишь под Кремль? Да туда теперь и не добраться…

Сзади хлопнула дверь. В хату вошел рослый солдат-украинец с висячими светлыми усами.

— Ваше благородие, Николай Михалыч, пора. Боюсь, опять опоздаем. А вы, Олена Ивановна, все ж таки давайте с нами. Вещички я вам собрал, вон стоят.

— Иди к черту, Василенко! Кто разрешал тебе трогать мои вещи? Идите оба к черту, я вас ненавижу, вы трусы, чертовы трусы! Бросаете Россию, кто ее будет защищать, кто ее будет любить?

— А меня, меня кто будет любить? Неужели ты не видишь, я живой человек, я люблю тебя и предлагаю тебе жить, а ты как безумная твердишь про Россию. Она без тебя обойдется, а я нет! Ты ее любишь, а она тебя нет, неужели ты не видишь, у нее новая любовь, все эти рожи в буденновках, они ей владеют и она не против!

— Вот ты говоришь, просто жить. А я не умею просто жить, мне нужно что-то настоящее, за что не страшно умереть! И что я буду в твоем Париже делать? Туфли покупать? После всего, что мы пережили? Зная, что творится в России?

— Да, чет возьми, туфли, платья, шляпы! Почему нет?

— Потому…

Она вдруг стремительно опустилась на колени, обняла и поцеловала меня крепко и как-то безнадежно. Если бы она спорила дальше, я бы не ушел никогда. А после этого поцелуя у меня будто сердце остановилось. Я вдруг осознал, что она вправду не поедет, и мне, возможно, придется прожить остаток жизни без нее. Я надел фуражку, валявшуюся на полу, встал и отступил на несколько шагов, глядя ей прямо в глаза, такие светлые под прямым солнцем, бившим в грязное окно. Повернулся и молча вышел за дверь, в ветреную прохладу. Мы с Василенко отвязали коней. Лена за нами на крыльцо не пошла, и почему-то именно это убило меня окончательно. Не разрешая себе оглянуться, я сел в седло и сильно хлестнул коня. Тяжелым галопом мы поскакали по жухлой траве к морю.

Проснувшись, Лара озадачилась больше прежнего. Тут явно была какая-то история, но в чем ее смысл, было непонятно. Неясность эта ее приятно волновала, как будто интересная книга была отложена на середине. Несколько ночей прошли в напряженном ожидании продолжения, но его не последовало.

Подумав, она решила не торопить события и особенно не волноваться, а заняться насущными делами.