Крест Сталина

Собачий лай перекрыл тираду моего высокопоставленного охранника. Из темноты последовала непонятная брань, заверещал движок «виллиса», кто-то отъехал, а может приехал. В общем, возникла суета, обычная для станционных перегонов, где каждый знал свое дело, но что-то не стыковалось, не сходилось, и все бежали к телефону, к своим покровителям для решения тех или иных вопросов.

Майор, бурча под нос новые проклятия, вытащил новенький ППШ[56]. Дело принимало крутой оборот...

Пока босоногий охранник готовился к оборонительным или, наоборот, к наступательным действиям я успел рассмотреть трафаретные цифры на бортах соседних вагонов. Что они могли означать, я не знал. В боку щемяще саднило. Казалось, мои ребра вылезли наружу и упирались в кровельный пол передвижного зиндана[57]...

По крыше оглушительно пробарабанило, брякнуло оружием и опустилось рядом с офицером.

— Андрей, что случилось??! — майор припал к прибывшему силуэту и отчаянно задышал.

— Да поляки...  кэбэвэшники[58]! На путях поставили танк, пару зениток и полбатальона фуражек...

— Перестреляют, к чертовой матери! Вызывай по рации подкрепление! — Майор выглянул из-за противопульного ограждения и проорал в темноту: — Предупреждаю: поезд литерный! Особый пропуск — без остановок! Старшего офицера ко мне!!! — после грозной тирады он припал на колени, и его розовые пятки замаячили перед моими глазами...

Из темноты неторопливо выехал боевой настоящий танк, и если честно, то в этот момент стало страшно. Все мои жалкие проблемы покорно покинули голову. Успокаивало лишь то, что танковая пушка смотрела совершенно в противоположную сторону.

Между тем ствол союзной «тридцать четвертки» медленно прочертил полукруг и уставился жерлом в бронированный тамбур. Пока я отползал от расщелины, бронемашина, провернув гусеницами воздух, на мгновение скрылась в клубах тошнотворного дыма, дико взревела и протаранила борт впередистоящего вагона...

Вагон бойко соскочил с тележек и завалился набок...

С передней платформы из-за ряда тугих мешков с песком тяжело и гулко пробурчал станковый пулемет. В ответ затрещали редкие автоматные очереди. Пули цокали по бортам вагонов и, взлетая свечками, уносились к далеким звездам...

В общем, перестрелка была слабоватой, а если говорить точнее, на букву «хэ». Польская сторона вела огонь абсолютно не прицельный, скорее в качестве устрашения...

Как бы то не было, но стрельба не смолкала в течение получаса. За это время крыша моего вагона обновилась парой сквозных отверстий; охранник метнул гранату, не забывая, между прочим, поглядывать и в мою сторону...

Вскоре советское подкрепление изменило соотношение сил в нашу пользу, и разведка боем плавно перетекла в перемирие дружественных армий...

Как видите, освобождение сыну великого казахско-нанайского народа абсолютно не светило. Но с упорством маньяка-идиота я продолжал смотреть на происходящие телодвижения контрразведчиков...

Вагон, попросту, столкнули с путей, затем подогнали дополнительный. Прицепили — легкая встряска — и паровоз сосредоточенно распустил пары...

Через минуту мы отчалили. Родные поляки с угрюмым выражением лица сопроводили последний вагон, в тамбуре которого сидел мой личный охранник с автоматом наперевес...

Вот так, или почти так мою персону торжественно повезли на родину. От нечего делать, я подполз к дубовому ограждению, внимательно осмотрел препятствие и понял, что через пару часов я смогу пробраться на другую половину вагона...

Зачем я это делал? Не знаю...  Но когда я пробрался туда, то сразу понял, что наступила пора впадать в полное отчаяние. Снизу доверху, от края до края, вагон был заполнен оцинкованными ящиками, золоченными рамами, тюками разномастных тканей, швейными машинками и прочими, прочими предметами несоветской роскоши...

* * *