Крестьяне, бонзы и бомбы

Тиль сидит и созерцает освещенную солнцем улицу. Стайка кур роется в конском навозе, выклевывая непереваренные зерна; мимо ворот медленно проходит кошка, задрав хвост трубой. «Да, жить здесь неплохо, — думает он. — Все под боком, только тревожно как-то… А парень из „Хроники“, кажется, смекнул, что из аукциона ничего не получится. Сматывает удочки. Аппарат, однако, не прячет, может, надумал снять что-нибудь поинтереснее… Не мычи, вол. Мне тоже пить охота, а не дают, хотя колодец тут при каждом дворе… Калюббе здорово расстроился, зря он все так близко к сердцу принимает. Крестьяне есть крестьяне. Будь толстокожим, делай свое дело и ни о чем не думай… Средневековье, колесико — откуда Калюббе это знает? Начитанный он…. У меня картишки, у него семья, оба мы из Альтхольма… на кой черт нам эти крестьяне?.. А все-таки хорошо здесь, хотя и не безопа…»

Он задремал на полуденном солнышке. Волы мотали головами и отгоняли хвостами мух.

4

У стола появляется Калюббе.

— Вздремнули? Да, похоже, будет гроза. В такой денек, как нынче, молоко скисает… В общем, мясник Шторм не хочет. Боится. Думает, ему перестанут продавать скот во всех деревнях. Бог с ним. Скажу жене, чтобы покупала мясо в другой лавке.

— А финансовый советник?

— Н-да, финансовый советник… Его превосходительство финансовый советник господин Берг, естественно, не понимают, в чем дело. Это для них непостижимо. Во всяком случае, нам предписано не идти напролом, но наказать провинившегося в назидание другим. Короче: отвести волов в Хазельхорст и отправить железной дорогой в Штеттин. Насчет вагона я уже договорился. Итак, в путь. Чем раньше туда придем, тем скорее выпьем по кружке пива. Уж в станционном буфете нам не посмеют отказать.

— Что ж, двинулись! Вы какого возьмете?

— Вот того, с кривым рогом. Егозливый он больно… Если ваш вздумает удирать, не отпускайте веревку и бейте палкой по ноздрям, да покрепче. Сразу утихомирится.

Отвязав волов, чиновники трогаются в путь. Тут же распахиваются двери трактира и оттуда, один за другим, высыпают крестьяне — десяток, второй, третий. Выстроившись на обочине, они молча провожают взглядом удаляющихся.

Через село волы шествуют спокойно. Калюббе, обернувшись, говорит Тилю: — Приятно шагать сквозь строй, а?

— Им, наверное, приятно смотреть…

— Еще как!.. А что это там?

Село кончилось. Дорога, сделав крутой поворот, вывела на Хазельхорстское шоссе; по обе стороны широкие, полные воды канавы; впереди, метрах в трехстах, между рябиновыми шпалерами виднеется препятствие — какая-то светловатая куча, возле которой копошатся люди.

— Что это?

— Ума не приложу. Устроили завал?

— На вид светлое. И похоже — рыхлое. Вроде соломы. А вообще нам-то что. Пройдем, и все.

— А если не пройдем? Канавы широковаты.

— Тогда обождем, пока проедет какая-нибудь телега или машина.

Они уже приближаются к странной куче. И Тиль с облегчением восклицает: — Ерунда! Опрокинулся воз с соломой!

— Да. Кажется, так.

Они подходят еще ближе: — Нет, тут что-то не так. Лошадей с телегой уводят, а солому бросили, не подбирают.

— Все равно. Пройдем! Солому можно раскидать ногами.

Теперь они совсем близко. За копной соломы на шоссе стоят несколько человек. Один из них нагибается, и вдруг на копне вспыхивают язычки пламени. Заплясала одна огненная змейка. Десять. Сто. Повалил густой белый дым.

Волы с ходу уперлись, расставив ноги, замотали головами. Неожиданно ветер раздул огонь, волна нестерпимого жара и едкого дыма хлынула навстречу.

— Назад, в деревню! Быстрей! — крикнул Калюббе и замолотил палкой по воловьим ноздрям. Глухо хрустнул носовой хрящ.

Спотыкаясь и падая, но не выпуская веревок, чиновники помчались к деревне. Шагов через сто волы сбавили скорость.

Переведя дух, Калюббе проворчал: — На сей раз составлю рапорт, иначе их не проймешь.

— Что же будем делать?

— В Хазельхорст не пропустят. Бесполезно. Знаете что, сыграем-ка с ними шутку: двинемся через Нипмеров, Банц и Эггермюле в Лоштедт.

— Четырнадцать километров?!

— Ну и что! Хотите завести волов обратно в пепловский хлев?

— Исключено!

— Тогда вперед!

И вот они опять у трактира. И снова их встречает толпа крестьян.

«Ага, поджидали, — подумал Калюббе. — Нет уж, не надейтесь, волов ваших не получите… Главное, проскочить, и побыстрее».

Все взоры обращены на них. Смотрят старые и молодые, белые, как лен, черноволосые, седые; и лица все разные — гладкие, румяные, мучнистые, изборожденные морщинами, продубленные осенними ненастьями и зимними дождями. Толпа разделилась, часть перешла на другую сторону улицы; тесня чиновников, крестьяне молчаливым эскортом двинулись рядом с ними. Они шли с палками в руках, кто с поднятой, кто с опущенной головой, будто ничего не видя вокруг.

«Вряд ли проскочим, — подумал Калюббе. — Да, это добром не кончится… Надо бы поближе к Тилю… Молодой, еще горячиться будет».

Но крестьяне вклинились между ними, не дают сойтись, а тут еще волы припустили, словно почуяв близость родного хлева.