Крестьяне, бонзы и бомбы

Калюббе — воплощенное презрение: — Скажите, сам советник! Да он только штаны протирает за письменным столом. Ничего, кроме бумаг, не знает. Попробовал бы разок съездить со мной в деревню на опись имущества, в Позеритц, в Дюльмен, или хоть сюда, в Грамцов… вот тогда сразу забыл бы про все инструкции! — Он злорадно усмехнулся, представив себе, как господин финансовый советник сопровождал бы его для проведения описи. Внезапно Калюббе развеселился: — Смотрите, я вам кое-что покажу. — Вытащив из заднего кармана свой пистолет, он направил его на коллегу.

Тот отпрыгнул с криком: — Не валяйте дурака!

Калюббе нажал на спусковой крючок.

— Видите: ничего! Не заряжено. И большего этот способ защиты не стоит. — Он спрятал пистолет в карман. — Дайте-ка сюда ваш.

Оттягивая ствол, он выбросил патрон за патроном. Младший молча подобрал их.

— Суньте их в жилетный кармашек, Тиль, а вечером верните финансовому советнику. Такова будет моя инструкция по обращению с оружием.

Тиль молча поднял палку, плащ, портфель и вручил старшему. Они двинулись дальше. Калюббе посмотрел на луг, пестревший желтыми лютиками и бело-розовым клевером.

— Не обижайтесь, Тиль. Дайте-ка вашу руку… Вот и хорошо. Видите ли, все, кто день-деньской сидит в финансовом управлении, понятия не имеют, что значит исполнять службу здесь, на селе… В свое время я был рад, когда меня назначили исполнителем. Не только из-за суточных и проездных. Они, конечно, очень пригодились мне с женой и тремя детишками… Самое приятное то, что ты здесь на природе. Идешь, и вокруг не каменные стены, а весна, свежесть. И все такое живое… А теперь… теперь твоя должность самая постыдная. Ты просто грязная дубинка в руках государства.

— Господин Калюббе, и это говорите вы, которого так хвалят!

— Что вы, чинуши, понимаете! Когда к вам, в контору, входит крестьянин или десяток крестьян, так это — крестьяне, приехавшие в город. И если они даже иной раз «наглеют», как вы говорите, то ведь вас-то много. И сидите вы за барьером. Под рукой у вас телефон, под боком — полиция. А здесь, где мы сейчас, крестьянин у себя дома, и жил он тут и сто, и тысячу лет назад. Здесь мы — чужаки. И вот я являюсь к ним со своим портфелем и синими гербовыми марками, и я среди них совсем один. А ведь я — государство, и в лучшем случае сбиваю с них спесь и увожу корову из хлева, а в худшем — сгоняю с родной земли, на которой они жили не одну тысячу лет.

— Неужели они не могут платить?

— Когда не могут, когда не желают. А в последнее время вообще не хотят… Видите ли, здешние крестьяне всегда жили богато, всегда у них был полный достаток, и вот сейчас они никак не возьмут в толк, почему им приходится поститься. Ну, а потом они, пожалуй, не совсем рационально ведут хозяйство… Впрочем, что мы в этом понимаем? Нас это не касается. Какое нам дело до крестьян? Они едят свой хлеб, мы — свой. Но что меня действительно касается, так это то, что среди них я чувствую себя бесчестным человеком, словно какая-нибудь блудница с колесиком на рукаве[15], при встрече с которой все плюются и с которой никто за один стол не сядет.

— Осторожно! Стойте! — восклицает Тиль и хватает Калюббе за руку. В дорожной пыли сидит бабочка, коричнево-пестрая павлиноглазка с трепещущими крылышками. Она шевелит усиками, словно нащупывает, где солнце ярче, теплее. И Калюббе, уже занесший было над ней ногу, отступает на шаг и разглядывает это одушевленное цветное пятнышко.

— Да, Тиль, и такое встречается тут, — вздыхает он с облегчением. — Видит бог, вы правы. И такое встречается. И ступаешь осторожнее… Только хочу попросить вас об одном.

— Да?

— Вот вы проявили выдержку, а я не сдержался, наорал. Может статься, мы еще сегодня поменяемся ролями. Что бы ни случилось, не забывайте: вы обязаны без возражений снести любое оскорбление, любую брань, — вы слышите? — обязаны! Хороший судебный исполнитель не должен наказывать за оскорбление, а только исполнять решение суда. И вы не смеете пускать в ход кулаки, даже если на вас поднимут руку. Против вас всегда найдется слишком много свидетелей. Свидетелей только против вас. Вы не забудете об этом? Обещаете мне?

Тиль клятвенно поднимает руку.

— Вы сумеете сдержать обещание?

— Да, — говорит Тиль.

— Тогда пошли в Грамцов: продавать с торгов двух волов крестьянина Пеплова.

2

Часовая стрелка приближается к одиннадцати. До полудня еще час, оба судебных исполнителя только что обменялись рукопожатием на шоссе. А трактир в Грамцове набит битком. Все столики заняты. Крестьяне пьют пиво, грог, не обходится и без водки. Однако в зале почти тихо, не раздается ни одного громкого слова. Все будто прислушиваются к тому, что происходит в задней комнате. Там, под стенными часами орехового дерева, тоже собрались крестьяне. Они сидят за столом, покрытым вязаной скатертью. Сидят семеро, восьмой стоит у двери. На диване сидит долговязый человек, перед ним стакан грога. У долговязого резко очерченное безбородое лицо с множеством морщин, холодные глаза и тонкие губы.