Крестьяне, бонзы и бомбы

— А ты не кипяти меня своим «разумеется»! Попробуй-ка побегай сам за объявлениями. Чертовы торгаши! Гадюки! Шайка прохиндеев!.. «Пока воздержусь… Не могу судить о вашей газете… А разве ваша „Хроника“ еще выходит? Я думал, она давно прикрылась. Загляните завтра…» Аж тошнит!

Из кресла доносится бормотание Венка: — Утром встретил наборщика из «Нахрихтен». У них сегодня пять полос объявлений.

Штуфф презрительно сплевывает: — Навозники. С тиражом пятнадцать тысяч — штука нехитрая.

— Их пятнадцать тысяч такие же, как наши семь, — возражает Венк.

— Не скажи, у нас есть нотариальное свидетельство на семь с лишним.

— Подчисти-ка ластиком то место, где стоит цифра. Оно стало совсем черным, потому что ты уже три года — а тогда тираж действительно был таким — как тычешь в него пальцем.

— Да плевал я на нотариальное свидетельство. А вот «Нахрихтен» я бы с удовольствием напакостил, да так, чтоб пятно не стерлось.

— Не выйдет. Шеф не согласится.

— Еще бы. Он пользуется кредитом у дельцов, а мы помалкиваем в тряпочку.

Венк снова принимается за Тредупа: — Значит, совсем ничего?

— Несколько строчек от Брауна. На девять марок.

— Девять марок? — простонал Штуфф. — Да, уж дальше некуда.

— Мог взять объявление о распродаже у прогоревшего часовщика, но в уплату он предложил свой товар.

— Только этого не хватало. Что нам делать с будильниками? Я все равно не встаю, когда они трезвонят.

— А цирк Монте?

Тредуп, шагавший взад-вперед по комнате, остановился.

— Я же сказал, Венк: ничего. И отвяжись от меня, пожалуйста.

— Но ведь Монте мы объявляли каждый год. Ты хоть заходил к ним?

— Послушай, Венк, заявляю в здравом уме и твердой памяти: если ты еще раз скажешь что-нибудь вроде «хоть заходил», я влеплю тебе…

— Но ведь мы давали Монте из года в год, Тредуп!

— Неужели давали?.. Значит, в этом году мы его не объявим. Вот так-то. Можете говорить мне что угодно, — и ты, и шеф, и Штуфф, — но в этот вонючий цирк я больше не пойду.

— А что там было?

— Что было? Все. И куча дерьма. И хамство. И цыганская наглость, и отвратные семитские манеры… Позавчера «Нахрихтен» дала предварительное объявление. Я приперся на Югендшпильплатц, а цирка там еще нет и в помине.

— Значит, объявление в «Нахрихтен» администратор сдал заранее.

— Вот именно. К нам он, однако, не завернул. Вчера утром я снова отправился туда. Вижу: ставят каркас. Спрашиваю: где администратор? Поехал по деревням клеить афиши… Будто крестьяне сейчас только о цирке и мечтают… К двум обещал вернуться. Прихожу в два. Он обедает. Ладно, часок жду. Наконец появляется этот тип, желтый, как цыган, и говорит: ему, мол, надо посоветоваться с директором, зайдите к шести. Захожу. Говорит: с шефом посоветоваться не удалось, загляните утречком.

— Здорово, все дороги ведут в цирк Монте!

— Примерно так. Сегодня утром познакомился с самим директором. Пуп земли, повелитель двух с половиной обезьян, изъеденного молью верблюда и хромой клячи. Снимаю шляпу, кланяюсь до земли. И эта скотина, этот навозный жук мне заявляет: ему, видите ли, невыгодно помещать объявление в «Хронике»! Дескать, ни одна душа не читает нашу газетенку!

— И что ты ответил?

— Хотел врезать ему, да передумал. Как-никак, у меня семья, и первого числа надо давать жене деньги на хозяйство.

Штуфф, сняв пенсне, спрашивает: — Он так и сказал: «газетенка»? Точно?

— Так же точно, как ты сейчас видишь меня.

— Этого спускать нельзя! — подзадоривает Венк. — Штуфф, ведь это специально для тебя. Подложи-ка им свинью.

— С удовольствием. Да шеф не позволит…

— А какой представляется случай припугнуть строптивых клиентов! Одного пужанем, глядишь, другие от страха и помчатся к нам с объявлениями…

— Но шеф…

— Что шеф! Пойдем сейчас к нему и скажем: пора, наконец, действовать.

— До чего ж хочется подложить циркачам свинью, — бормочет Штуфф.

— Стойте! — восклицает Тредуп. — Есть идея. Штуфф, начни с того, что, мол, мечтаешь насолить красным[9], тогда он, по крайней мере, согласится на Монте.

Штуфф кивает: — Неплохо. У меня даже припасена одна история про полицмейстера.

— Ну, двинули в лабораторию, — торопит Венк.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Тебе же еще надо раздолбать вчерашнюю премьеру в цирке.

— Ладно, пошли.

3

В наборном цеху приостановились работы, оба линотипа бездействовали. Наборщики во главе с верстальщиком, столпившись у окна, глазели во двор. В цеху стояла непривычная тишина, все будто затаили дыхание.

— Разве уже перерыв на завтрак? — спросил Венк. — В чем дело?

Рабочие нехотя отошли от окна. Морщинистое лицо верстальщика выражало искреннюю печаль.

— Ну вот, — сказал он, — теперь она валяется там.

Трое редакторов прошли сквозь расступившуюся группу, выглянули в окно и тоже онемели.

Стиснутый домами, небольшой дворик выложен плиткой; посреди него скудное пятно зелени, обнесенное оградой, обычной низенькой чугунной оградой, которая ничего не ограждает. Зато в темноте о нее спотыкаются и падают.

Но сейчас ясный день, а женщина все-таки упала. Она лежит на траве, прямо там, где грохнулась. Из-под задравшейся черной юбки видны перекрутившиеся черные чулки, белая сорочка.