Крестьяне, бонзы и бомбы

Он устремляется к ближайшему шуповцу: — Тредуп, редактор из «Хроники». Вот мое удостоверение. Уже началось? Почему здесь шупо, что-нибудь случилось, господин вахмистр? Вероятно, вы остались в городе со вчерашнего вечера?

— Вон стоит старший лейтенант, пожалуйста, к нему.

Тредуп знакомится со старшим лейтенантом Врэдэ. Нет, еще не начиналось… Нет, здесь полсотни, затребованные судом… Нет, разумеется, по согласованию с управлением полиции… Да, останутся до конца процесса… Люди размещены в гостиницах. Да, он просил бы господина редактора об этом не упоминать. Желательно.

Тредуп морщит лоб.

Иначе сразу пойдут разговоры о роскоши, расточительности, а ведь других квартир в Альтхольме не нашлось.

Тредуп обещает не упоминать. Однако про себя решает действовать по собственному усмотрению. Полсотни шуповцев в гостиницах? Вот это да!

Он поспешно направляется в зал.

После того как убрали гимнастические снаряды, получилось вполне пригодное для заседаний помещение. В городском суде, разумеется, было бы слишком тесно, а снимать зал в каком-нибудь ресторане, по-видимому, не захотели. Реденький частокол из шестов для лазанья позади судейского стола, и подвязанные повыше к потолку канаты выглядят странно, создавая какой-то зловещий фон.

Подойдя к столу прессы, установленному прямо напротив скамьи подсудимых, Тредуп высматривает свободное место. Человек десять уже сидят; на спинках стульев прикреплены таблички с именами тех, кто их занял.

Так, значит, это и есть важные господа из Берлина… Они переговариваются, видно, что знакомы друг с другом. Тредуп не знает ни одного. Альтхольмских здесь еще никого нет. Хоть бы пришел Блёккер или, на худой конец, Пинкус из «Фольксцайтунг», было бы с кем перемолвиться, похвастать, в какой он сегодня роли выступает.

Неожиданно распахиваются двери. В одну впускают публику. В другую, в сопровождении судебных приставов, вводят двух подсудимых: Падберга и крестьянина Ровера. Тредуп ищет глазами третьего, единственного, кого он знает, — Хеннинга, который однажды заходил к нему насчет фотоснимков, однако его еще нет.

Но вот через дверь справа робко входит какой-то человечек и нерешительно оглядывается; судейский служитель что-то ему говорит, человечек делает пять шагов и тут же отступает назад. Выглядит он страшно: поперек лица, через нос, тянется широкий багровый шрам. А сам нос бледно-серый и похож на бесформенную картофелину. Боязливо оглянувшись, человечек прячет лицо в ладони.

Из разговоров представителей прессы Тредуп узнает, что человечек этот — дантист из Штольпе, которого, оказывается, в чем-то обвиняют. (Это непостижимо, какой позор!)

Наконец занимает свое место четвертый подсудимый, Хеннинг. Рука у него в черной повязке. Люди в зале даже привстают, вытягивают шеи, чтобы разглядеть его. Какой-то репортер, через два стула от Тредупа, принимается строчить, очевидно решив, что из четверых только этот и заслуживает внимания.

Хеннинг держится непринужденно. Здоровается за руку с остальными подсудимыми, представляется дантисту, разговаривает с ним, улыбается.

Тредуп торопливо записывает.

Рядом слышится чей-то пискливый голос:

— Ого, газетенка «Хроника» представлена сегодня двумя корреспондентами?

Возле Тредупа уселся Пинкус из «Фольксцайтунг».

— Почему двумя? — сердито спрашивает Тредуп. — «Хронику» представляю я.

Пинкус ухмыляется: — А Штуфф? Что делает он?

— Штуфф? А что ему тут… — внезапно у Тредупа отнимается язык.

Наискосок напротив сидит Штуфф и хмуро смотрит на него сквозь пенсне. Обескураженный Тредуп здоровается. Штуфф строго кивает в ответ.

И в то время как в зал торжественно входит суд и все встают, Тредуп пребывает в полной растерянности. Что здесь Штуффу надо? Помирился с Гебхардтом? Или зашел просто так? Что они задумали? Неужели не дадут ему спокойно жить? Лишат последней радости?

Пока устанавливают личности подсудимых и зачитывают постановление об открытии процесса, Тредуп не перестает ломать себе над этим голову. Лишь иногда он наспех заносит в блокнот несколько фраз.

Стоит ли стараться? Все равно все впустую.

Допрос подсудимых тянется бесконечно. У председателя суда манера дружески вести разговор с ними. Он величает каждого «господин такой-то», никого не торопит, старается до мелочей уточнить каждый шаг подсудимого во время демонстрации. Позади председателя установлена большая черная доска, на которой обозначен каждый дом на Рыночной площади и на Буршта.

— Где вы тут стояли?.. Может быть, уже подошли к дому Бимма? Вы знаете, это лавка…

Представители прокуратуры молчат. Защитник лишь изредка дает пояснения, помогая неразговорчивому Роверу.

В зале возникает движение, когда председатель велит принести знамя «Крестьянства». Перед судейским столом, на котором лежит разобранное на части знамя, образуется группа: Падберг с Хеннингом прикрепляют к древку косу, затем полотнище, а председатель с интересом наблюдает за их работой. Старший прокурор и товарищ прокурора заняли наблюдательную позицию метрах в двух, защитник стоит возле Хеннинга.

Падберг поднимает знамя.