Крестьяне, бонзы и бомбы

— Хоть какой-то просвет, — сияет асессор Майер. — Господин губернатор будет рад. Есть еще настоящие мужчины!

Эпилог СОВСЕМ КАК В ЦИРКЕ МОНТЕ

1

В «Нахрихтен» и в «Хронике» (но не в «Фольксцайтунг») через неделю после оглашения приговора появилось следующее объявление на всю полосу:

«К достижению экономического согласия с „Крестьянством“!

После того как был вынесен приговор членам „Крестьянства“, мы значительно продвинулись к цели, столь желанной для всех альтхольмцев, а именно — к достижению экономического согласия. Требуется, однако, устранить еще одно препятствие, и заключается оно в том, что надо изыскать средства для удовлетворения возникших претензий. И потому мы, нижеподписавшиеся, обращаемся ко всем гражданам Альтхольма с просьбой внести свой вклад в общее дело. Как только будет собрана сумма (обозначенная рядом с первой подписью) и тем самым дана гарантия для заключения экономического мира с представителями „Крестьянства“, бойкот будет снят. Комитет просит каждого принять посильное участие в сборе средств.

Альтхольмцы, не оставим в беде наш родной город!

Комитет по достижению экономического мира:

Председатель муниципалитета Манцов,

Медицинский советник д-р Линау,

Браун, коммерсант,

Д-р Хюпхен, дипломированный экономист,

Депутат муниципалитета Майзель».

2

Хотя представители «Крестьянства» в ночь перед оглашением приговора и изъявили «другу детей» Манцову готовность отведать его шампанского, в своих требованиях они были неуступчивы. Но если тогда, в Аукционном павильоне, тоже ночью, при мерцании свечных огарков, все казалось еще совершенно невозможным, то сейчас появилась возможность для обсуждения.

— Десять тысяч марок, господа, это же безумие.

— Ну что ж, подождем малость, — отвечает Хеннинг, — сегодня нам не к спеху.

— А если завтра вас осудят?

— Все равно ничего не изменится. Думаете, крестьяне снимут бойкот, если мы сядем за решетку?

— Надо иметь в виду, — вступает в разговор советник юстиции, — что кроме выплаты основной суммы в десять тысяч марок, которая даже приблизительно не покроет судебных издержек, придется еще платить компенсацию нескольким раненым крестьянам. Вот господин Хеннинг, искалеченный на всю жизнь, избитые дубинками демонстранты, затем Банц…

— Он сам избил полицейского.

— И что? Он же защищался.

— Итак, ваше последнее слово?

— Тридцать пять тысяч. Приняв все в расчет.

— С ума сошли.

— Ну что ж, подождем малость, — снова говорит Хеннинг, осушив бокал. — Сегодня нам не к спеху.

— Господа, ну назовите какую-нибудь другую сумму…

— Сто двадцать три тысячи, — смеется Штуфф.

— Неужели нельзя уступить?

Вместе с количеством выпитых бутылок поднимаются шансы на договоренность. К четырем часам утра на фирменном бланке гостиницы подписывается предварительное соглашение о нижеследующем:

Во-первых: почетный возврат знамени одним из авторитетных граждан города.

— Не ты! Не ты! — упрямо бормочет Штуфф Манцову.

Во-вторых: уплата двадцати пяти тысяч марок в двухнедельный срок.

— Ну и дерете же вы, братцы. Чистые разбойники. Ладно, уж я это дело проверну.

3

Но вот провернуть дело оказалось не так-то легко.

Куда бы Манцов ни обращался, в ответ слышалось:

— Да, конечно, с удовольствием бы, но… мы так пострадали от бойкота, что остались совсем без денег…

— Может быть, цех пекарей…

— Может быть, розничные торговцы…

— Или учительство? Они же всегда за идеалы.

За шесть дней Манцов собрал четыреста шестьдесят пять марок. В течение оставшихся восьми дней предстояло добрать до двадцати пяти тысяч, в противном случае его имя великого миротворца будет скомпрометировано. А через две недели муниципальные выборы.

Манцов пробирается к дому бургомистра Гарайса; на улице темно, мрачно, луны не видно ни в календаре, ни на небе.

Гарайс, кажется, ничуть не сердится, Гарайс очень любезен, Гарайс даже угощает вином. И после того как Манцов излил душу, говорит:

— Ты начинаешь не с того конца. Примирение можешь получить без единого пфеннига. Поезжай сам в село и потолкуй с крестьянами. Я тебе назову несколько здравомыслящих людей, с которыми можно договориться.

— Спасибо. Чтобы они меня выгнали в шею! Я уж предпочту советника юстиции и Хеннинга.

— И выложишь двадцать пять тысяч.

— Я? Ни пфеннига. Чего ради я тогда тащу весь воз?

— И еще неизвестно, послушаются ли крестьяне своих вожаков, если те прикажут: бойкот снять.

— Почему же нет? Если получат деньги? Лучше посоветуй, как их собрать…

Если Гарайс и знает, как это сделать, он все равно не скажет. Он подливает вина, водки. Он в блестящем настроении. Он рассказывает о городке Бреда, куда его назначили, о своих планах…

— Опять ты всех перехитрил, — констатирует Манцов. — Сам смываешься, а мы тут расхлебывай.

— Да, смываюсь. А вы расхлебывайте. И вы это еще не раз скажете в ближайшие месяцы и годы. Ух, и хитер был Гарайс, все заварил, а потом смылся.

— Но так оно и есть, — утверждает Манцов.

— Если б вы не были идиотами, то действительно можно было бы разрыдаться.

4