Крестьяне, бонзы и бомбы

— Вам не хочется по нужде? — приветливо спрашивает надзиратель. И, обращаясь к заключенному в синей одежде, который вошел вслед за ним с парашей в руках: — Вот так надо об этом спрашивать. А как вы — не годится.

— Ну и паскуда, — шипит арестант в синем, глядя со злостью на арестанта Тредупа. — Всю тюрягу взбаламутил!

— Вас это совершенно не касается, — решительно заявляет надзиратель. — Ну так как вы? Нет? Может, попытаетесь? Имейте в виду, что в следующий раз мы придем только утром. А оставлять вам ведро не имеем права — вы вели себя шумно.

— Нет, мне действительно не надо, благодарю вас. Вот если можно, то одеяло… Здесь очень холодно.

— Конечно. Вам полагается два одеяла. Бёге, принесите. — И когда заключенный удалился, пояснил: — Вон там в стене есть одна штука, она у нас называется флажком. Если вам что-нибудь понадобится, ночью, потяните за него. — Понизив голос: — Но только если будет крайняя нужда. Ночные дежурные не очень любят, когда их беспокоят. Ну вот и ваши одеяла.

В камере снова тихо, постепенно темнеет. Тредупу хочется помечтать о закопанных им деньгах, о том, как бы скорее вырваться отсюда, о новой жизни, которую он начнет. Выпустит ли его этот симпатичный надзиратель, если предложить ему пятьсот марок?

Внезапно на потолке камеры вспыхивает свет. Опять звякают ключи. Входит толстый человек с бульдожьим лицом в сопровождении надзирателя, оба в белых халатах.

— Вот тот самый тип, который поднял шум, — говорит толстяк. — Видите, Трошке, перед вами симулянт, как и записано в журнале. Ну-ка, дайте вашу руку, — прикрикивает он. — Сюда, через решетку!.. Пульс вполне спокойный, сейчас, понятно, сердце екает. Что, боимся, а? Натворили делов, а теперь надо расхлебывать, ну?.. Зачем вы орали из окна?

— Не знаю… не мог больше выдержать…

— Не мог больше выдержать! — насмешливо говорит врач главному надзирателю тюремного лазарета. — Бедняжка! Не нравится, а? Ничего, голубчик, таких, как вы, здесь быстро усмиряют… — Повысив голос: — Уж мы вам покажем! Только попробуйте мне заявить, что вы больны! Да я вам, как симулянту, пропишу карцер! Вы у меня из этой дыры не вылезете. — И совершенно спокойным тоном к главному надзирателю: — Нет, только полюбуйтесь на него. И это убожество взбудоражило всю тюрьму. У него глаза на мокром месте. Позор! И это нечто еще считает себя немцем! Тьфу, глядеть тошно!

Дверь запирается, свет гаснет.

Тредуп лежит в темноте, зарывшись лицом в одеяла. К горлу подступают слезы, и лишь страх мешает громко разрыдаться.

«Как они со мной обращаются? Как я смогу теперь смотреть людям в глаза? Я этого не выдержу, хочу домой, в свою каморку, к Элизе, к детям… Вилли протягивал мне свою ручонку, держался за мой палец. Он доверял мне. Кто же теперь будет мне доверять? Все кончено… Жаль, что отобрали подтяжки. Придется разорвать одеяло…»

Наверное, он заснул, потому что сейчас около него стоит человек в серо-зеленой форме и трясет его за плечо.

— Эй, вы! Как ваша фамилия?

— Тредуп.

— Пошли к начальнику. Стоп, идите в носках, а обувку возьмите в руку. Нечего народ беспокоить, сегодня и без того шуму хватало.

Они тихо идут по спящей тюрьме, мимо сотен дверей, где за каждой кто-то спит или молча лежит с открытыми глазами.

Надзиратель шагает сзади, чуть шаркая домашними туфлями.

— По той лестнице наверх, — тихо говорит он. — По коридору вперед.

«Что мне будет? — со страхом думает Тредуп. — Неужели сейчас вынесут наказание? Дали бы поспать до завтра».

— Так, сюда.

Надзиратель стучит в дверь. Яркий свет.

— Входите, входите. Сперва наденьте обувь.

За письменным столом сидит крупный мужчина со сверкающей лысиной. Гладковыбритое лицо его излучает здоровье и приветливость. Комната очень светлая и чистая. Даже цветы…

Тредуп кажется себе стариком, бесконечно усталым и очень грязным.

— Так. Стало быть, вы Тредуп. — Человек за столом долго его разглядывает. — Скажите, господин Тредуп, что с вами случилось днем?

Тредуп мельком взглядывает на спрашивающего. «Этот не такой», — думает он. И отвечает: — Ко мне в камеру вошел какой-то человек и сказал, что на улице собрались крестьяне. И что, если я позову на помощь, они придут и освободят меня.

Начальник тюрьмы Греве внимательно смотрит на Тредупа, и ясное лицо его как-то тускнеет.

— Вы спали? — спрашивает он. — Вам что-то снилось?

— Я не спал… То есть, верно, спал, — говорит Тредуп. — Но это был надзиратель, с такой желтой козлиной бородкой.

— Человек с бородкой, — медленно повторяет начальник. — Сколько вам лет, господин Тредуп? Вы женаты, не так ли? Дети есть? Ах, двое. Они здоровы?

— Мне это не приснилось, — настаивает Тредуп. — Тот, с бородкой, был в камере и все это сказал мне.

— Ну, хорошо. Пусть не приснилось. Значит, стоит кому-нибудь сказать вам нечто подобное, как вы тут же сделаете это, не раздумывая?

Тредуп молчит.

— Послушайте, ведь вы, в конце концов, находитесь в тюрьме. Уже несколько дней, не так ли? Вы видели здесь тюремные стены, замки, вооруженную охрану?

Тредуп молчит.