Крестьяне, бонзы и бомбы

«Мы еще не пришли к окончательному решению. Интересы нашего города требуют…»

Итак, начались звонки. Первым…

Вернее, первой позвонила одна строгая седовласая дама, Хайнсиус знал ее. Редко доводилось ему слышать по телефону столь возмущенный голос.

«Я говорю вам: они свирепствовали! Они как дикари колотили обнаженными саблями по умоляюще поднятым рукам!»

«А может, те руки были подняты для удара? Извините, фройляйн Герберт, огромная ответственность, лежащая на нас тяжким бременем, повелевает нам в первую очередь все взвесить. И тщательно».

«Вздор! Говорю вам, я убежала с балкона в комнату, меня стошнило».

«Понимаю, понимаю. Лабильная женская психика. Это делает вам честь. Впрочем, мы тоже в курсе дела. Некоторые наши сотрудники наблюдали аналогичное».

Были еще звонки. Но: «Что поделаешь? Прикажете ссориться с полицией? Знать бы, что думает Штольпе. Нет, даем официальное сообщение и заметку в местной рубрике».

Затем позвонил ему на квартиру — Хайнсиус уже ушел домой — его шеф, Гебхардт:

— Что будем делать?

— Балансировать. Затягивать. Пока не станет ясным соотношение сил.

— Я говорил с десятком людей…

— Люди узнают о том, что случилось, лишь прочитав об этом у нас. До тех пор ничего не случилось.

— А что случилось у нас завтра? С Гарайсом нельзя портить отношений.

— Да? Ну что ж. Я напишу что-нибудь. Утром вам покажу. В восемь.

Нужное сказано, затруднения преодолены, шеф успокоен. Страсти погашены.

И вот всю ночь не сомкнул глаз. Писал, писал…

«Война и мир. Мир лучше войны. Коса — символ, знак угрожающий, если она прямая и указует в небо. Но стоит кузнецу согнуть ее, и она вновь устремлена к земле, сделавшись символом мирного труда.

Черный флаг. Знак морских пиратов. Борьба и торжество насилия. Рождено из той же тьмы, мрака. Белый плуг вспахивает черную землю — символ мирного труда.

О красном мече лучше опущу.

Добавить что-нибудь о тревожных временах, бедах страны, политической разобщенности — кого это заденет? Никого. Вот так и пойдет. Сделаю передовицу, на полторы колонки, и сам подпишу».

А спустя три часа — на дворе все еще ночь, — складываются одна за другой патетические фразы, — он уже сомневается.

«Или самому не подписывать? Что, если она все-таки скомпрометирует меня? Дождусь-ка я „Штеттинэр моргенблеттэр“. Тогда уж будет ясно».

И вот он сидит и пишет. Время от времени прислушивается, не идет ли кто по коридору. Легкую, быструю походку шефа он знает. Надо непременно успеть к нему первым, до того, как эта лиса, управляющий Траутман, прожужжит ему все уши.

Утренние газеты — увы — не принесли облегчения. Окружное правление молчит. Правая пресса пишет о полицейском терроре. Демократы выжидают. СДПГ хвалит полицию.

Выждать. Символы мирного труда…

Приходит шеф.

— Доброе утро, господин Гебхардт, доброе утро! Какой лучезарный день! Пожалуй, слишком лучезарный для полей, жаждущих дождя. Но, с другой стороны, — горожане: сегодня в двух школах намечены загородные прогулки… У вас чудесный отдохнувший вид, господин Гебхардт. А я вот всю ночь… Что поделаешь, такова моя профессия, тяжкая, беспокойная, изнурительная. Я тут кое-что набросал. На колонку. Если у вас будет время…

— Читайте уж…

— Статью я озаглавил: «Черный флаг — черный день».

— А это не воспримут как выпад против крестьян?

— Вы так поняли? У меня не было такого намерения. Попробую… Ну, скажем: «Черный день», это задевает только другую сторону.

— Так вернее, — одобряет шеф. — Дальше!

Хайнсиус читает. Сжимает кулаки, устремляет взор ввысь, потрясает листками бумаги.

Шеф неожиданно прерывает его: — Вот тут небольшое объявление от шляпного магазина Мингеля. Мне хотелось бы поместить его на первой полосе. Восхитительное клише. Смотрите: юная девушка примеряет перед зеркалом новую шляпку. Очень скромная картинка. По-моему, не помешает, если вставить ее в вашу статью, а?

Хайнсиус скривил лицо:

— На первой полосе? В эту статью?

— Он дает пятьдесят процентов надбавки.

— Тогда, конечно… — И Хайнсиус продолжает читать.

Наконец шеф высказывает свое мнение: — Ну что ж, хорошо. Думаю, что никто не почувствует себя задетым. К тому же еще — официальная сводка. Будем справедливы ко всем.

— Справедливость — это то, к чему я всегда стремился.

— Знаю. Знаю. А Штуффу я разрешил немного куснуть полицию, для его направления это самое подходящее.

— Штуфф против полиции? Невозможно! Тогда я отказываюсь. И разорву эту статью. — Хайнсиус распаляется. — Он же выбьет оружие из моих рук! Конечно, охотнее будут читать ругань, чем мои размышления, вызванные чувством ответственности. В розничную продажу поступит, наверно, не меньше сотни экземпляров «Хроники»? Нет, из этого ничего не выйдет.

— Но я ему уже разрешил.

— Тогда я позвоню Штуффу и отменю от вашего имени. Для чего надо было покупать «Хронику», если она и впредь будет отбивать у нас читателей?

— Возможно, вы и правы.

— Конечно, прав. Пусть Штуфф в следующий раз куснет обер-бургомистра, ему это тоже по душе.

— Так и быть, звоните. Но чтобы я больше ничего об этом не слышал!

— Все будет исполнено, господин Гебхардт.

3