Крестьяне, бонзы и бомбы

Осторожно приотворив парадную дверь «Хроники», Тредуп всматривается через молочное стекло в комнату экспедиции.

Слава богу, Клары еще нет, да и Венка тоже, иначе он сразу отправил бы его за объявлениями.

Тредуп, чувствуя, как у него вдруг заколотилось сердце, входит, оглядывает знакомое помещение — ага, адресная книга лежит не на своем месте, — и тихо открывает дверь в редакторскую.

Вот и Штуфф — без пиджака, жирный, расплывшийся. Он пишет. Строчит с азартом, щеки раскраснелись, очки сползли на нос.

Услышав стук двери, он поднимает глаза:

— Смотри-ка, смотри-ка, Тредуп явился! Вот это да — такого бомбометчика — и выпустили на волю! Ну, рад тебя видеть, старина, ей-богу, рад. С Венком от скуки подохнешь.

Они пожимают друг другу руки.

— Ну, как там, в кутузке, за так называемыми шведскими гардинами? Могу себе представить! Теперь, говорят, что чуть ли не санаторий — футбол, лекции, хор и душевная терапия. Что, не так? Ну, расскажешь. Сейчас я в запарке. Полиция тут такое сотворила. Н-да, с тобой они тоже красиво поступили, сволочи. Вот видишь, какова благодарность Дома Австрийского. Теперь уж не побежишь продавать им картинки, а?

— Остерегусь, — отвечает Тредуп, почувствовав огромное облегчение.

— Итак, вчерашняя суматоха с крестьянами. Наш господин старший инспектор полиции Фрерксен… Что? Ты ничего не знаешь?! Да как тебя еще земля держит?! На, читай! Читай, Макс! Умрешь, если не узнаешь! Заодно — можешь исправить опечатки. Уж я им вставлю фитиль, подлюкам. Хоть мне и запрещают. Гебхардт говорит: полегче, полегче, но я…

— Гебхардт?

— Кто же еще? Ах, да ты этого тоже не знаешь? Что со вчерашнего дня наша старая честная «Хроника» принадлежит Гебхардту? Что Шаббельт прогорел?.. Спящий отрок! Человечек с Волшебной горы! Ах, Макс, как ты это переживешь? Читай! Нет, сперва послушай!

Сопящий, вспотевший Штуфф помолчал. Затем вытер лоб: — Какое утро! И жизни радуешься вновь… Я их всех продерну, всех.

Звонит телефон.

— Да, господин бургомистр?.. Ну, самое позднее через полчаса официальную сводку мне принесут. Настроение? Есть кое-какое, есть. Одно несомненно: Фрерксену крышка… Почему? Да то, что он натворил — чудовищное безобразие, и вы сами, господин бургомистр, не можете это оспаривать… Он действовал правильно? Не говорите это так громко и не говорите этого никому — через двадцать четыре часа даже вы не сумеете спасти вашего Фрерксена… Власти в Штольпе за него? Ну-ну, может, так, а может, и эдак. В штольповской речке Блоссе вода каждый день другая, почему бы и властям не подумать иначе на другой день?.. Разумеется, я не глажу его по головке, бью, и крепко бью… Зачем? Ну, почитайте сегодня, господин бургомистр, хотя бы разок, «Хронику» вместо «Фольксцайтунг» — и увидите… Нет, это не противоречит договоренности. От того, что вы даете нам объявления, весь магистрат до последней уборщицы отнюдь не становится святым и неприкосновенным… Нет, я не приду на пресс-конференцию. Мне некогда, господин бургомистр, я должен сдавать номер, наборщики ждут… Всего хорошего, господин бургомистр. Да, часа через три, с удовольствием. Нет, сейчас никак не могу. До свидания.

Фыркнув, Штуфф встает и разводит руки: — О господи, каким густым жиром, с ворванью, меня сдабривали, каким смальцем мазали, дабы я смягчился. Но я его отбрил, а, Тредуп? Так «Хроника» еще не разговаривала с бургомистром Гарайсом. Знаешь, вчера в павильоне он стоял, будто Лютер в Вормсе, и науськивал на крестьян этих синих шуповских собак!

— По-моему, Гарайс не так уж плох, — робко замечает Тредуп. — Если Фрерксен напортачил, а он его покрывает, то ведь это порядочно.

— Гарайс и порядочность?! — взрывается Штуфф. — Это политика, потому что красные все заодно, когда надо выступить против крестьян. Тебя он тоже околпачил. Попробуй от него чего-нибудь получить, тогда увидишь, как он искусно подведет тебя.

— Уже подвел.

— Вот видишь! — торжествует Штуфф. — Вот видишь!.. Погоди, кто это… Что там такое?..

4

На улице промелькнули двое, — громкие голоса, несуразные движения, — и пока Штуфф с Тредупом открывали окна, обе фигуры скрылись из виду.

— Кто ж это был? — бормочет Штуфф.

Из прихожей доносится шум, там происходит непонятная возня: кто-то стучит палкой, громыхают опрокинутые стулья, тихо взвизгивает Клара… но вот распахивается дверь — и в редакторскую, с торжествующим ревом, верхом на стульях въезжают двое.

Впереди аграрный советник Файнбубе. В руке у него палка, на палке — вымпелом — охотничья шляпа с кисточкой. Позади скачет адвокат Плош, юрисконсульт окружного союза ремесленников.

На лицах обоих багровеют распаленные алкоголем шрамы от студенческих дуэлей.

Получив пинок от седока, стул с грохотом падает, и Файнбубе, раскинув руки, ковыляет навстречу Штуффу.

— Штуфф, приди в мои объятия, боров ты эдакий. Настал час, когда ты можешь загладить все свои грехи. Вступай в «зеленый» фронт. Покажи этим красным… Давай!

— Следует отличать, — говорит более трезвый Плош, — человека Штуффа, которого мы любим, от журналиста-скотины… Да, да, ты — большущая скотина, Штуфф. Не возражай, я сам был журналистом.