Крестьяне, бонзы и бомбы

Перемещение окончено, проводник садится рядом с шофером, велит ему развернуться, и они отправляются обратно по той дороге, по которой приехали.

Кто-то пытается протестовать, так или иначе настроение упало. Сидящий впереди мужик, «деревенская скотина», отбивает всякую охоту к спорам.

На полпути между Штольпе и Альтхольмом сворачивают налево, на проселок.

— Слава богу, — говорит Манцов. — Я уже думал, что нас отсылают обратно в Альтхольм.

Проселок. Песчаная дорога. Затем по одной лесной просеке прямо, по другой влево, у развилки направо.

— Вот эта дорога к леснику…

— Нет, дом лесника гораздо левее…

— Толяйз, вы знаете, где мы находимся?

Толяйз что-то бурчит в ответ.

— Уважаемый, — обращается к крестьянину Манцов, и в его голосе звучит совсем иная, просительная нотка, — вы не скажете, куда все-таки мы едем?

Серая куртка молчит.

Лес кончился. Впереди, насколько хватает глаз, картофельное поле, иссиня-зеленое, поднимающееся в гору.

Кабриолет медленно пробирается по песку.

Толяйз, обернувшись: — За такие дороги полагается надбавка.

Манцов вздыхает: — Бога ради, Толяйз, отвезите нас куда-нибудь, где можно выпить.

И Толяйз: — Знаю только, что мы находимся где-то между Вислой и Одером, но где…

Снова лес. Вырубка. Соломенная челка делает знак остановиться. Все облегченно вздыхают. Челка выходит, прохаживается, разминая ноги, и закуривает свою носогрейку.

Пассажиры нерешительно стоят возле машины, оглядываются. Вырубка, видно, недавно расчищена под посадки, кругом темнеющий лес, солнце заходит. Не обращаясь больше с вопросами к проводнику, переговариваются друг с другом.

— Крестьяне должны прийти.

— Придумали же, гонять нас по всей округе.

— Т-сс! Что-то трещит.

Все смотрят в сторону чащи, но оттуда никто не выходит.

— Какой-нибудь зверь.

Толяйз решается спросить крестьянина: — Мотор выключить?

— Выключай.

Значит, это здесь. Они довольны, что добрались до цели.

Но время идет, проходят десять минут, пятнадцать, полчаса. Ожидание переходит в нетерпение, сменяется скукой, потом всех охватывает раздражение и наконец усталость.

Линау направляется к проводнику.

— Уже девятый час. В чем дело? Нас что, — за нос водят?

— Нет, — отвечает тот.

— Так в чем же дело, повторяю? Почему их нет?

— Еще рано. Должно стемнеть.

— Тогда почему нам назначили в шесть? Почему нас заставляют так долго ждать?

— Нам пришлось ждать с двадцать шестого июля.

— Ну, знаете… — Медицинского советника Линау прорывает. — Какая наглость, какое беспримерное деревенское хамство! Да вы понимаете?! Мы предводители Альтхольма, слышите, а не ваши дворняжки, запомните это. Мы…

Сумерки сгустились. Присевший было крестьянин резко поднимается и шагает к лесу.

Вслед ему звучат растерянные голоса: — Что такое?.. Куда вы?.. Прошу вас!..

Доктор Хюпхен, догнав крестьянина, берет его своими тонкими пальцами за руку.

— Дорогой мой, прошу вас, вы же не бросите здесь нас одних? Медицинский советник говорил без злого умысла…

— Будете молчать, тогда повезу.

Они стерпели этот «ультиматум», ибо Толяйз объявил, что сам он наверняка не найдет дорогу. Забравшись в машину, они сразу погружаются в дремоту, затуманенные алкоголем мозги охватывает сонливость.

Все вздрагивают от неожиданности, когда Толяйз зажигает фары. Мотор включен, шофер усаживается за руль, крестьянин — рядом.

И снова они едут.

Но им уже не дремлется, все нервничают в ожидании чего-то неизвестного.

Доктор Хюпхен начал было вполголоса: «Блестящая режиссура», однако его не поняли. Господа считают это просто подлостью. Они смотрят на дорогу, пытаясь что-то разглядеть впереди, но в свете фар мелькают деревья, тянутся пашни, картофельные поля, перелески, время от времени проплывает сгорбившийся между скирдами темный хутор.

Проселок сменяется проселком. Ни единого шоссе. Толяйз демонстрирует свое мастерство и мчит по ужасным дорогам, не снижая скорости. Где-то башенные часы пробили одиннадцать, и тут же раздался бой других часов.

— Слушайте, а это не альтхольмские куранты?

— Чепуха. В Штольпермюнде есть такие же. Мы где-то недалеко от берега, я чувствую запах моря.

Проводник что-то быстро говорит Толяйзу. Тот начинает ругаться.

— Черт бы тебя побрал! Сюда?..

Через быстрый поток переброшен мостик из шести досок.

Доктор Хюпхен испускает крик: — Нет! Пожалуйста, не надо!

Но машина уже рванулась вперед. Хюпхен с воплем валится обратно на сиденье. Слышно, как доски просели, раздался треск, — но вот машина выскочила на луг. На берегу несколько ив. За ними выгон.

Неожиданно кабриолет выезжает на серую мощеную дорогу, настоящее шоссе. И останавливается у задней стены какого-то темного, показавшегося им гигантским здания без окон.

Проводник, спрыгнув, распахивает дверцу машины.

В темной стене бесшумно открывается маленькая дверь. Они входят, ошалевшие от езды, с одеревенелыми ногами. И, войдя, все мысленно ахают: «Господи, мы же в Альтхольме! Господи, да ведь это Аукционный павильон!»

Лишь один, скрипнув зубами, произносит вслух: — Проклятые крестьяне!

6